Рафаэль Сабатини - Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь (сборник)
Не успел он договорить, как раздался сигнал к отплытию – три резких залпа через равные промежутки и четвертый раскатистый. До кораблей отчетливо донеслись насмешливые возгласы мусульманской толпы, солдат и горожан, собравшихся на высоком берегу, где ядра с галер не могли достать их.
Адмирал перевел хмурый пристальный взгляд на Просперо:
– На судно, синьор!
Но тот и не думал уходить.
– Позвольте мне, синьор, остаться и прочесать город в поисках наших людей.
– Да вы даже не знаете, живы ли они! – выкрикнул Джаннеттино.
– Я не знаю, мертвы ли они. Лишь зная это, я мог бы удержаться от вылазки. – Он сделал шаг к планширу – перилам, ограждающим борт судна.
– Вы получили приказ, – строго напомнил ему адмирал. – Вы вернетесь на капитанский мостик и приготовите галеру к отплытию.
– Я на всю жизнь буду опозорен, если подчинюсь ему. Равно как и вы, синьор, будете опозорены вашим предательством.
– Я предал их? Ха! Оскорбления невежд не трогают меня. – Он взял себя в руки и попытался объясниться: – Представьте себе, синьор. На борту этих кораблей у меня десять тысяч живых людей. Имею ли я право подвергать их опасности, чтобы спасти четыре сотни? Могу ли я рисковать императорским флотом, оставаясь здесь из-за людей, которые, возможно, уже мертвы? Разве, по-вашему, это подобает капитану? Стоит ли испытывать судьбу, чтобы быть зажатыми между корсарским флотом и неприятелем на берегу? О Бог, пошли мне терпение! Вы завоевали славу отважного мореплавателя, синьор Просперо. Единственное, что меня удивляет, как вам это удалось.
Уязвленный, Просперо ответил насмешкой на насмешку:
– Не убегая от опасности, как вы в Гойалатте.
Сказав это, он повернулся и спрыгнул вниз в поджидавшую шлюпку.
– Остановить его! – взревел Дориа.
Дон Алваро кинулся к борту, когда лодка быстро уходила прочь.
– Нет, нет, дон Просперо! – закричал он вслед. – Вы совершаете большую ошибку.
Даже испанец, склонный объяснить создавшееся положение недостатком прозорливости, пришел к убеждению, что в такой передряге ответственность командующего не оставляет адмиралу другого выбора.
Джаннеттино гневно топнул ногой:
– Презренный, непокорный пес! Надеюсь, что это его конец. Нам следовало бы знать, что с этим заносчивым глупцом никогда не прийти к согласию. Пошлем его к черту!
Когда загрохотали вороты, поднимающие якоря, адмирал вспомнил, что обещал Джанне привезти Просперо домой целым и невредимым. Поэтому он грубо положил конец злобным нападкам своего племянника.
– Не вредно бы тебе помнить, что именно твой промах довел до беды. Если бы ты выполнил задание на берегу, такого никогда бы не случилось. Иди и верни его, и, если будет нужно, даже силой.
Тонкие губы Джаннеттино скривились.
– Смотрите! – ответил он и указал на восток.
Галеры корсаров уже покрыли четверть расстояния, отделявшего их от европейцев. Большие треугольные паруса были теперь прекрасно видны. Легко было подсчитать, что общим числом их не меньше шестидесяти.
– Можем ли мы медлить и дальше? – спросил Джаннеттино.
Разгневанный адмирал в смятении почесывал бороду.
Глава XVIII
Пленник Драгута
Историки поразительно разноречивы во мнениях об этой экспедиции в Шершел. Впрочем, это им присуще. Льстивое произведение Лоренцо Капелло «Жизнь князя Андреа Дориа» представляет собой отчет, полный небылиц, оплаченный самим адмиралом и прославляющий его. Другие авторы, больше заинтересованные в истине, чем в сохранении доброго имени Андреа Дориа, основываются исключительно на фактах. А факты говорят, например, о том, что во время бегства из Шершела – а это отступление и впрямь напоминало бегство – направляемый Дориа флот мчался к Балеарским островам так стремительно, как только позволяли паруса и весла, в то время как флот Барбароссы преследовал его по пятам.
Но не весь флот Барбароссы участвовал в этой погоне, которая к тому же с наступлением сумерек была прекращена. Драгут-рейс с десятком своих галер отстал от берберского воинства и вошел в бухту Шершела, чтобы выяснить, что же там случилось.
Город был охвачен волнением, а в бухте отсутствовали корабли, за исключением одной императорской галеры с турецкими рабами, но без команды, которая могла бы ее защищать. Это была одна из трех галер, направившихся к молу, когда Просперо, так благородно отказавшись подчиниться приказу, сошел на берег. То было одно из его собственных судов, которое он оставил дожидаться своего возвращения с двумя сотнями солдат и людьми, которых надеялся спасти. Двум другим кораблям с восьмьюстами освобожденными христианскими невольниками он разрешил отплыть с императорским флотом.
Этой неохраняемой галерой и завладел Драгут. Затем он высадился на сушу и во главе корсарского войска ворвался в город. Беспорядочное сражение увлекло его на восток, к старому римскому амфитеатру. Здесь он застал укрепившихся европейцев, окруженных солдатами Аликота – турками и арабами. Это был отряд Просперо, выросший на сотню человек за счет спасенных им испанцев.
Слава Драгута, принесшая ему гордый титул Меч Ислама, затмевала известность более жестокого и старого Аликота. Он велел канонирам, вытащившим из крепости свои пушки на волах, чтобы обстрелять оставшуюся горстку захватчиков Шершела, не открывать огонь. Вместо этого он послал к амфитеатру трубача с белым флагом и предложением сдаться.
Просперо предоставил своим сторонникам самим принять решение. Они видели привезенные пушки, и многие из них уже воздавали молитвы Господу, ожидая мгновения, когда они предстанут перед Ним. Поэтому они жадно ухватились за это предложение жизни. И хотя ее будут омрачать лишения рабства, все же надежда на отдаленное освобождение поддержит их силы.
Поэтому они бросили оружие и в суровой, молчаливой покорности вышли из укрытия. Мусульмане шумно окружили их, чтобы вести в тюрьму, где их станут содержать до тех пор, пока судьба каждого не будет определена в Сук-эль‑Абиде.
Последним вышел Просперо, с горечью в сердце, с чувством вины перед своими сторонниками, поставленными им в столь ужасное положение, и со злостью на Дориа, ставшего на его и их пути. Просперо был убежден, что, если он окажется на берегу, синьор Андреа, рыцарь Христова воинства, все же отсрочит отъезд и останется, чтобы взять его с собой. В своем поступке (самом по себе, надо признать, достаточно неразумном) он был движим честолюбием, порожденным родовой враждой между домами Адорно и Дориа. Позже он осознал, что долго дурачил себя, веря, что если уж его взяли в экспедицию, то прошла и вражда. И даже понял, что никогда она не была такой живучей, как в те времена.
Просперо насупил брови при этих мыслях, более тяжелых, чем ожидание предстоящего заточения. Он один вылез из-под обломков древних стен и безразлично стал перед толпой, которая выкрикивала ругательства и потрясала саблями перед его лицом. Потом он различил фигуру командира в зеленом шелковом халате, схваченном на бедрах длинным кушаком, с которого свисал турецкий ятаган, украшенный золотом и слоновой костью. Тюрбан из зеленого шелка был надет на остроконечный шлем, сиявший как отполированное серебро. Драгут-рейс, высокий, сильный и насмешливый, с раздвоенной черной бородой, орлиным носом, пристально смотрел на него проницательным взглядом. Резко очерченные алые губы неожиданно разомкнулись, в улыбке обнажились крепкие белые зубы. Он выступил вперед, резко гаркнув: «Прочь!» – отстранил тех, кто стоял у него на пути, подошел к Просперо с низким поклоном и поднес ладонь к бровям. Потом рассмеялся.
– Опять превратности войны, синьор Просперо!
Он говорил на своеобразной смеси греческого, романских и тюркских языков. Такую речь в Средиземноморье мало-мальски понимали все.
– И превратности весьма приятные, господин Драгут. Коль уж я пленник, слава богу, что именно ваш.
Он расстегивал свой пояс, чтобы сдать оружие. Но Драгут остановил его. Из опыта общения с франками командир корсаров знал об их рыцарских манерах. И теперь был рад случаю показать, что позаимствовал их. Это тешило его самолюбие и внушало мысль о превосходстве над грубыми пиратами, которыми он командовал.
– Нет-нет! – воскликнул он, взмахом руки предупреждая возможные возражения. – Оставь меч себе, дон Просперо. Истинным господам довольно и честного слова.
Просперо поклонился.
– Вы великодушны, синьор Драгут.
– Я принимаю так, как принимают меня. Всегда. Когда я был вашим пленником, со мной обошлись вежливо, и, слава Аллаху, столь неожиданно попав в мои руки, ты тоже не будешь страдать от меня. Я никогда не думал, что встречу тебя среди сторонников этого старого негодяя Андреа.
