Густав Эмар - Золотая Кастилия (сборник)
— Капитан, — ответил тот, к которому относился этот вопрос, — я ничего не видел, но опасаюсь засады.
— Засады?
— Да. Тихий Ветерок заметил несколько человек подозрительной наружности, которые, кажется, хотят взять нас на абордаж.
— Вы с ума сошли, Мигель! Вы видели просто путешественников, приехавших в гостиницу.
— Нет, капитан, напротив, они как две капли воды похожи на тех, которые гонятся за нами уже третий день. Готов биться об заклад, что это сыщики кардинала.
Незнакомец, по-видимому, размышлял.
— Далеко они? — спросил он наконец.
— Говори, Тихий Ветерок, — обратился Мигель к своему товарищу.
— Я их проведал около пяти часов, — сказал Тихий Ветерок, бретонец, низенький и коренастый, с хитрой и лукавой физиономией. — Я шел под нижними парусами только для того, чтобы перегнать их, и, кажется, оставил их в дрейфе позади.
— Стало быть, впереди у нас целый час.
— Около того, капитан.
— Это даже больше чем нам нужно. Послушайте, ребята, поклянитесь вашей матросской честью, что вы будете повиноваться мне во всем.
— Клянемся, — в один голос ответили они.
— Смотрите, я полагаюсь на вас.
— Так точно, — сказал Мигель.
— Что бы ни случилось, предоставьте мне действовать одному, если я не дам вам особого приказания прийти мне на помощь. Если, пока мы будем находиться здесь, явятся сыщики кардинала, вы убежите.
— Убежим?! — воскликнули оба моряка.
— Это необходимо, друзья мои! Кто меня освободит, если мы все втроем окажемся в плену?
— Справедливо, — заметил Мигель.
— Итак, решено?
— Да, капитан, — ответили оба.
— Да, кстати, если меня возьмут, вам будут нужны деньги, чтобы освободить меня. Вот, возьмите.
Он передал им тяжелый кошелек, который матросы взяли без лишних слов.
— Теперь ступайте за мной и смотрите в оба.
— Не беспокойтесь, капитан, — сказал Мигель, — мы будем смотреть.
Незнакомец, а за ним и оба моряка подошли к дому. Они прошли в коридор, в конце которого находилась комната путешественников, в ту самую минуту, когда мэтр Пильвоа со своей супругой заперлись у себя в спальне. Карета, которую стерегли кучер и слуга, все еще стояла перед парадным входом, но три человека прошли никем не замеченные…
Как только трактирщица вышла из комнаты с балдахином, путешественник, по-видимому пользовавшийся определенной властью над своими спутниками, отворил дверь в смежную комнату, чтобы удостовериться, не подслушивает ли там кто-нибудь, потом сел около камина и сделал знак своим спутникам последовать его примеру. Только двое слуг остались стоять у двери, опираясь руками на карабин.
Несколько секунд в комнате, где теперь находились десять человек, стояло молчание. Наконец путешественник решился заговорить с молодой дамой, которая полулежала на стуле, склонив голову на грудь и безжизненно опустив руки.
— Дочь моя, — сказал он серьезным голосом по-испански, — настала минута решительного и окончательного объяснения между нами, ведь остается только четыре мили до конца нашего продолжительного путешествия. Я намерен задержаться на сутки в этой гостинице, чтобы дать вам время собраться с силами и явиться в приличном виде перед тем, кого я назначаю вам в мужья.
Молодая женщина ответила на эту сухую речь только глухим стоном. Отец ее продолжал, делая вид, что не замечает ее отчаянного состояния.
— Вспомните, дочь моя, что я только по просьбе ваших братьев согласился простить ваш проступок с непременным условием, что вы будете повиноваться моим приказаниям.
— Где мое дитя?… — прошептала молодая женщина голосом, прерывающимся от горя. — Что вы сделали с моим ребенком?
Путешественник нахмурил брови, сильная бледность покрыла его лицо, но он тотчас взял себя в руки и сказал мрачным голосом:
— Опять этот вопрос! Не шутите с моим гневом, напоминая мне о вашем преступлении и о бесславии нашего дома.
При этих словах женщина вдруг выпрямилась и, сорвав бархатную маску, покрывавшую ее лицо, сказала гордым голосом, смотря отцу прямо в глаза:
— Я не виновата, и вы это прекрасно знаете! Вы сами представили мне графа де Бармона, вы сами одобряли нашу любовь, по вашему же приказанию мы были тайно обвенчаны. Осмельтесь опровергнуть это!
— Молчать! — закричал путешественник, вскочив с места.
— Отец! — вскрикнули два других путешественника, бросаясь к нему.
— Хорошо, я возьму себя в руки, — сказал он, понизив голос и усаживаясь на свое место. — Я задам вам только один вопрос, донна Клара: будете вы повиноваться мне?
Она колебалась с минуту, потом, приняв решение, ответила решительным и твердым голосом:
— Выслушайте меня, отец. Вы сами сказали, что настала минута объяснения, объяснитесь же. Я ваша дочь и также стою за честь нашего дома, вот почему я требую, чтобы вы отвечали прямо и не изворачиваясь.
Эта молодая женщина, говорившая с неподдельной решимостью, которую придавало ей горе, была необыкновенно красива. Выпрямившись, гордо подняв голову с длинными шелковистыми черными волосами, в беспорядке падавшими на ее плечи и представлявшими разительный контраст с цветом ее мраморно-бледного лица, с большими глазами, горевшими лихорадкой и наполненными слезами, медленно текущими по щекам, она имела во всей своей наружности что-то роковое, как будто не принадлежавшее земле. Отец ее растрогался, несмотря на свирепую ярость, и отвечал голосом уже менее грубым:
— Я слушаю вас.
— Я вам сказала уже, что я невиновна, — продолжала она, — и повторяю, что была тайно обвенчана с графом де Бармоном в церкви Мерсед в Кадисе по вашему приказанию. Вы это знаете, и, стало быть, мне нечего распространяться об этом; мой ребенок законный, и я имею право им гордиться. Каким же образом вы, герцог Пеньяфлор, принадлежа к испанским грандам, не только похитили у меня в день нашей свадьбы супруга, вами же выбранного, но и вдруг прогнали его от себя и отняли у меня моего ребенка в час его рождения, да еще обвиняете меня в ужасном преступлении и намереваетесь, когда еще жив мой первый муж, выдать меня замуж за другого. Отвечайте же мне, в чем состоит честь, о которой вы так часто говорите, и по какой причине вы поступаете так жестоко с несчастной, которая обязана вам жизнью и, с тех пор как существует, выказывала вам только любовь и уважение?
— Это уж слишком, непослушная дочь! — закричал герцог, с гневом поднимаясь с места. — Если вы не боитесь идти мне наперекор таким недостойным образом…
Но вдруг он замолчал и замер, трепеща от ярости и испуга: дверь комнаты внезапно отворилась, и на пороге появился человек. Гордо выпрямившись, с пылающим взором, он молча стоял, положив руку на эфес своей шпаги.
