Густав Эмар - Короли океана
А врача, казалось, вполне серьезно заботило, как бы еще пуще распалить воображение собеседника; добившись наконец, к своему удовлетворению, задуманного, что для него было немаловажно, он выпрямился, взглянул на роженицу, повернулся к моряку, который сидел все так же, откинувшись с закрытыми глазами на спинку кресла, – в положении спящего, два-три раза откашлялся с явным намерением прочистить горло и, покончив с церемониями, повел свой рассказ:
– Сударь, – сказал он елейным голосом, в котором, однако, сквозила колкая ирония, – я не стану долго злоупотреблять вашим терпением. Для вящей занимательности история должна быть прежде всего короткой. Та же, которую вам предстоит услышать, удовлетворяет этому условию вполне. На первый взгляд это самая обыкновенная история о девушке, обольщенной и, хуже того, обманутой человеком, которому она отдала свое сердце. История и впрямь самая что ни на есть обычная, даже банальная, ведь такое в наши дни случается сплошь и рядом. И я не стал бы вам докучать ею, если б она не выходила за рамки заурядных салонных интрижек, и все благодаря мудрости и верности бедной девушки, с одной стороны, и по причине коварства ее гнусного обольстителя, с другой.
– А? Что вы сказали? – вдруг выпрямляясь, зло воскликнул моряк.
– Я сказал – коварству ее гнусного обольстителя, – приторно-сладким тоном продолжал врач.
– Валяйте дальше!
– Вам уже интересно?
– Может, и так. Вы же неспроста взялись рассказывать мне свою историю, высосанную из пальца…
– Простите, сударь, моя история, если угодно, правдивая.
– Пусть так! Но, повторяю, неспроста же?
– Да, сударь.
– Что же у вас за цель?
– Предоставляю вам, сударь, догадаться самому. Впрочем, если в двух словах, вы вольны остановить меня, как только все поймете.
– С чего вы взяли, что я стану вас прерывать?
– Как знать! Быть может, мой рассказ придется вам не по душе. К тому же прикусить язык для меня проще простого.
– Простите, сударь, но вы хотели говорить, вопреки моему желанию вас слушать. Вы начали, так надобно закончить. Теперь уже я настаиваю, чтобы вы досказали свою историю. Вы произнесли два слова, и мне угодно, чтобы вы объяснились.
– Охотно, сударь, тем паче что те два слова, показавшиеся вам крепкими, лично мне представляются чересчур мягкими применительно к злодеянию, в котором повинен герой моей печальной истории. Итак, одного молодого человека, неотступно преследуемого конной стражей, раненного двумя выстрелами, с одним обломком шпаги в руке, чувствующего, что силы оставляют его вместе с кровью, хлещущей из ран, готового сдаться с одной лишь надеждой на погибель, окажись он в руках тех, кто гонится за ним по пятам и от кого ему не будет пощады, ибо, удирая, троих из них он убил, а четвертого серьезно ранил… Так вот этого молодого человека чудесным образом спас незнакомец, выскочивший из лесу прямо на полицейских и обративший их в бегство после отчаянной, хотя и длившейся не больше четверти часа схватки, из которой он вышел победителем ценой глубокой раны в правой руке. Незнакомец, невзирая на ранение, поднял несчастного юношу, растянувшегося посреди дороги почти без признаков жизни, взвалил себе на плечи и сам, обессиленный, едва не валясь с ног, дотащил его до близстоящего замка, где жила его матушка вместе с его же юной сестрой и немногочисленной челядью. В замке несчастного юношу окружили самыми чуткими заботами, оказав самый теплый прием, и, дабы уберечь его от гонителей, ему отвели потайную комнату. А через пару дней после случившегося нагрянула конная полиция. Юноша, которого приняли с таким радушием, оказался государственным преступником, и за его голову была назначена награда. Тогда же спасителю стало известно и имя спасенного, поскольку прежде он все никак не решался его об этом расспросить. И вышло так, что два их рода разделяла лютая ненависть – они были непримиримыми врагами. Но мысль о легкой мести через предательство ни разу не пришла в голову приютившему под своей крышей врага. Стражники перевернули весь замок вверх дном и в конце концов убрались восвояси, потому как ничего не нашли. Ну а чем же герой этой истории отплатил своему спасителю за благородство его души? Гнусной и постыдной изменой, соблазнив сестру того, кому был обязан жизнью. Чистой, невинной, преданной девушке на пару с матерью выпало заботиться о раненом – выхаживать его. Не смея посвятить в свою тайну ни одну живую душу, мать и дочь поочередно, и никогда вместе – из страха вызвать подозрения, наведывались к раненому в потайную комнату и дарили ему утешение. И вот в один из таких приходов человек этот, в чьей порочной душе не осталось ни единого благородного чувства, коварно овладел сердцем девушки, вынудив ее забыть про долг перед собой и теми, чье имя, до той поры ничем не запятнанное, она носила. Его проступок был тем более омерзителен, поскольку бедное дитя осталось наедине со своей матушкой – без сильной защиты и опоры. Ее брату пришлось нежданно покинуть Францию спустя недели две после того, как он дал приют этому человеку. Жалкий мерзавец все знал, потому как перед отъездом избавитель наведался к нему с такими благородными словами: «Наши семьи были давними врагами, но после того, что случилось, мы больше не вправе ненавидеть друг друга – отныне мы братья. Я перепоручаю вам матушку с сестрой и засим прощаюсь!»
– Сударь, – гневно вскричал моряк, резко вскакивая с места, – берегитесь!
– Кого и чего мне беречься, сударь, скажите на милость? – спокойно спросил врач. – Уж не усомнились ли вы часом в правдивости моей истории? Думаю, вряд ли, ибо я располагаю всеми тому доказательствами, – едким тоном прибавил он.
Моряк весь так и напрягся, метнул пылающий взгляд на бесстрастного собеседника и сунул руку под камзол, словно потянувшись за спрятанным там оружием.
– Нет, – ледяным тоном проговорил он, – у меня нет ни малейшего сомнения в правдивости истории, которую вам было угодно мне поведать, а в доказательство…
– Того, что, ежели я не поостерегусь, – холодно прервал его врач, – вы меня убьете.
– Сударь! – негодующе бросил моряк и отрицательно махнул рукой.
– Не надо шума, сударь, подумайте о несчастной на этом ложе скорби, – продолжал доктор добродушно-насмешливым тоном. – И перестаньте цепляться за кинжал – все равно же не пустите его в ход против меня. Лучше сядьте-ка обратно в кресло и давайте объяснимся. Поверьте, это поможет в ваших делах куда больше, нежели кровавый план, что засел у вас в голове.
– Довольно оскорбительных намеков, сударь! Я хочу сказать только одно слово и сделать только одно дело…
– Знаю. Но вы ничего не скажете и ничего не сделаете.
– Ей-богу, мы еще поглядим!
С этими словами он развернулся и направился к двери.
– Хотите, чтобы я снял маску перед вашими сообщниками? Что ж, если угодно, сударь.
– Да какая мне разница, снимете вы маску перед моими людьми или нет! Неужто думаете испугать меня своей глупой угрозой?
– Нет, разумеется, только как бы вы потом не пожалели, что посвятили своих людей, как вы их сами называете, в тайну одного дела, с которым, из уважения к двум благородным родам и из чувства дружбы к вашему отцу, я хотел бы покончить без лишнего шума и наедине с вами.
– К моему отцу? Вы помянули моего отца, сударь?
– С чего бы мне не помянуть его, коли я один из самых старых и верных его друзей? – с оттенком грусти отвечал врач.
– Сударь, – сказал моряк дрожащим от гнева голосом, – я требую, чтобы вы показали свое лицо, мне хочется знать, кто вы такой. О, право, не стоит дольше играть со мной!
– А я и не собираюсь, и вот вам доказательство! – молвил врач, срывая с себя маску. – Глядите же, господин принц де Монлор!
– Доктор Гено, врач королевы-матери и кардинала! – в ужасе вскричал тот, кого только что нарекли титулом принца.
– Да, сударь, – продолжал врач, чуть побледнев, возможно, оттого, что реакция собеседника оказалась слишком бурной, но по-прежнему сохраняя хладнокровие и достоинство.
– Вы здесь? Вы, о боже! – воскликнул моряк, тяжело рухнув в кресло. – Зачем вы в этой дыре?
– Чтобы не дать вам совершить преступление.
– Господи! Боже мой!.. – твердил моряк, даже не сознавая, что говорит. – Я пропал!
– Да нет, напротив, вы спасены. Или вы считаете меня своим врагом – меня, свидетеля вашего рождения, принявшего вас на руки, как только ваша матушка разрешилась от бремени?
– Что же делать?.. – вопрошал моряк, с яростью сорвав с себя маску и вновь принявшись мерить шагами комнату.
– Выслушать меня и, главное, остыть, дитя мое, – отвечал врач с нескрываемой добротой.
– Да что вы можете мне сказать, доктор? Ваши утешения, какими бы добрыми они ни были, а ведь вы, я знаю, всегда были добры ко мне… ваши утешения не достигнут цели, как вы надеетесь. Доверие ко мне при дворе уже утрачено раз и навсегда. Я обесчещен. Я позволил увлечь себя в такую бездну, из которой для меня лишь один выход – смерть.
