Николай Манвелов - Под Андреевским флагом. Русские офицеры на службе Отечеству
Уже в мае 1883 г. мы видим вновь Дубасова капитан–лейтенантом действительной службы (при отставке он получил следующий чин капитана 2–го ранга для увеличения размера пенсии). А еще через месяц последовало Высочайшее разрешение «время бытности в отставке зачислить в действительную службу со всеми правами и преимуществами».
Всем морякам со времен Петра Великого — как офицерам, так и матросам — категорически запрещалось содержать на постоянной основе на кораблях женщин. Снова обратимся к Морскому уставу:
«Запрещается офицерам и рядовым привозить на корабль женской пол, для беседы их во время ночи; но токмо для свидания и посещения днем. Сие разумеется не о публичных гостях, но токмо партикулярно какую женскую персону будет привозить. А ежели кто свою жену у себя на корабле иметь похочет, то ему вольно пока в гаване, на реках или рейдах; а на путях против неприятеля никому, как вышним, так и нижним чинам не иметь, под штрафом: ежели офицер то учинит, то за всякую такую вину вычетом на месяц жалования; а ундер офицеры и рядовые будут биты кошками у машты».
Если же моряк в общении с прекрасным полом переходил границы дозволенного, то в случае «освидетельствования» изнасилования его приговаривали к смертной казни, либо ссылали на галеры — «по силе дела».
Далее в Морском уставе следует «толкование», как, собственно, определить, «скверная» ли женщина, либо нет:
«Скверные женщины, обыкновенно забывая своего стыда, предлагают, что насильствованы, тогда судье их такому предложению вскоре не надлежит верить, но подлиннее о правде выведывать и чрез сие о насилии можно освидетельствовать, егда изнасильствованная свидетелей имеет, что оная с великим криком других на помощь призывала. А ежели сие дело в отлученном месте от людей в лесу, или на один учинилось, то оной женщине, хотя она и в доброй славе была, не возможно вскоре верить: однакож судья может при таком случившияся обстоятельства рассмотреть, и егда обрящет ее честну, то может онаго пытать, или к присяге привесть. А такие обстоятельства меж другими могут сии быть:
1) Ежели у женщины, или у насильника, или у них обоих найдется, что платье от обороны разодрано, или у единаго, или у другаго или синевы или кровавыя знаки найдутся.
2) Ежели насилуемая персона малолетна, или весьма несравненна с силою насильника.
3) Ежели изнасиленная по скором деле к судье придет и о насильствии жалобу принесет, при котором случае ея притвор и поступки гораздо примечать потребно.
А ежели несколько времени о том умолчит, и того часу жалобы не принесет, но умолчит едины день, или более по том, то весьма по видимому видно будет, что и она к тому охоту имела; хотя некоторые правы, насилие над явною блудницею не жестоко наказать повелевают, однакож сие все едино, ибо насилие есть насилие, хотя над блудницею или честною женою, и надлежит судье не на особу, но на дело и самое обстоятельство смотреть. Начатое насильствование, а не окончанное, наказуется по рассмотрению».
Под запретом было и использование подчиненных в качестве дармовой рабочей силы. Морской устав не допускал такого даже в случае платы за произведенные работы (исключение составляли случаи, когда работа была легкая, и помочь офицеру было просто некому). Примечательно, что автору доноса на правонарушителя обещалось вознаграждение в размере месячного жалования преступника; самому преступнику грозило «лишениеживота и имения своего».
Другое дело — подработка нижних чинов в свободное время по их собственному желанию:
«Ежели корабельной служитель, когда караулу и иной какой Его Величества службы и работы не имеет, и похочет своему или другому офицеру добровольно своим ремеслом услужить и на онаго работать, то ему в том позволяется; однако же надлежит офицеру о том своего вышняго уведомить, а тому служителю за работу исправно заплатить. А когда его очередь к караулу или работе Его Величества придет, онаго бы отнюдь за своею особливою работою удерживать и препятствовать не дерзали под лишением чина или иным жестоким наказанием, по времени, случаю и важности дела смотря».
Кстати, офицерам со времен Петра Великого официально категорически запрещалось заниматься рукоприкладством. Правда, на практике уровень мордобоя на кораблях напрямую зависел от установленных командиром порядков.
Наиболее часто отмечались в рукоприкладстве офицеры из матросов. Как пишет Константин Станюкович, люди, выслужившиеся из самых низов, «решительно не понимали службы без порки и «чистки зубов»». Впрочем, к таковым нарушителям — среди офицеров их обычно называли «дантистами» — могли применить жесткие меры, вплоть до списания с корабля.
Наказание могло быть и весьма необычным.
К примеру, командиру фрегата «Рафаил» капитану 2–го ранга Семену Михайловичу Стройникову, сдавшему корабль в 1828 г. перед лицом превосходящих сил турок, Николай Первый даже запретил жениться, «дабы в последующем трусов для Русского флота не плодить». Кроме того, в 1830 г., после возвращения из турецкого плена, он был по суду лишен чинов и орденов, а также разжалован в матросы.
Впрочем, с женитьбой император, как позже выяснилось, опоздал. У Стройникова было уже двое детей, причем мужского пола — Николай Семенович и Александр Семенович, родившиеся, соответственно, в 1813 и 1824 гг. Оба они стали морскими офицерами, причем разжалование отца на их карьеру не повлияло. И Николай, и Александр стали контр–адмиралами, причем старшего из них произвели в офицеры спустя несколько месяцев после сдачи «Рафаила» в возрасте неполных 16 лет за боевое отличие. Возможно, в качестве дополнительного укора отцу.
Как автор невероятных наказаний (отметим, впрочем, что до их исполнения дело не доходило) был известен и уже знакомый нам контр–адмирал Андрей Александрович Попов. Вот как отзывались о нем гардемарины, ходившие с «беспокойным адмиралом» на судах Эскадры Тихого океана:
«Все наперерыв спешили познакомить Ашанина с адмиралом в кратких, но выразительных характеристиках беспощадной юности, напирая главным образом на бешеные выходки стихийной, страстной натуры начальника эскадры. Про него рассказывались легендарные истории, невероятные анекдоты. Признавая, что Корнев [116]лихой моряк и честнейший человек, все эти молодые люди, которые только позже поняли значение адмирала как морского учителя, видели в нем только отчаянного «разносителя» и ругателя, который в минуты профессионального гнева топчет ногами фуражку, прыгает на шканцах и орет, как бесноватый, и боялись его на службе, как мыши кота. Ашанину изображали адмирала в лицах, копируя при общем смехе, как он грозит гардемарина повесить или расстрелять, как через пять минут того же гардемарина называет любезным другом, заботливо угощая его папиросами; как учит за обедом есть рыбу вилкой, а не с ножа; как декламирует Пушкина и Лермонтова, как донимает чтениями у себя в каюте и рассказами о Нельсоне, Нахимове и Корнилове и как совершает совместные прогулки для осмотра портов, заставляя потом излагать все это на бумаге. Внезапные переходы его от полнейшего штиля, когда гардемарины были «любезные друзья», к шторму, когда они становились «щенками», которых следует повесить на нока–реях, мастерски были переданы востроглазым, худеньким Касаткиным[117].
