Барбара Картленд - Влюбленная в море
Из отверстия за панелью дон Мигуэль извлек старинную шкатулку, украшенную богатым орнаментом. Шкатулка оказалась заперта, и испанец снял с шеи ленту, на которой висел маленький золотой ключик. Крошечный висячий замок тоже был сделан из золота. Испанец открыл его ключом, откинул крышку, и из губ Лизбет вырвался изумленный возглас.
В шкатулке лежали драгоценности всевозможных видов. Тут были и жемчужины разнообразной формы и размеров, нанизанные на нитки и в своем первозданном виде, и рубины, и огромные сапфиры, оправленные в серебро, а сверху красовалось ожерелье из изумрудов, оправленных в золото. Дон Мигуэль вынул его и показал Лизбет.
Это была самая красивая вещица, которую приходилось видеть Лизбет. Она инстинктивно протянула к ожерелью руки.
— Я хотел бы увидеть, как оно будет смотреться на вас, — тихо сказал дон Мигуэль.
— Оно просто сказочное! — воскликнула Лизбет, не слыша его. — Я еще не видела таких огромных изумрудов.
— Тут есть такой же браслет и еще перстень, — сказал дон Мигуэль.
— Внутри камней словно горит маленькое пламя, — удивленно проговорила Лизбет.
— Так оно и есть. Вы знаете, что пламя внутри изумрудов — это отражение пламени, вспыхивающего в сердце мужчины, когда он видит любимую женщину, — сказал дон Мигуэль. — Рубины означают страсть, но в Испании изумруды означают любовь, которая сильнее страсти.
Говоря это, дон Мигуэль извлек из шкатулки перстень — огромный квадратный изумруд в золотой оправе, покрытой странным затейливым узором, взял руку Лизбет в свою, и не успела девушка понять, что происходит, как он надел перстень ей на палец.
Мгновение она смотрела на него. Дон Мигуэль наклонился, и она почувствовала на своих пальцах прикосновение его губ.
— Он ваш, — сказал испанец. — Храните его подальше от чужих глаз, потому что это мой подарок.
С неожиданным гневом Лизбет вырвала у него свою руку.
— Как вы могли подумать, что я способна на это? — сердито спросила она, стянула перстень с пальца и бросила его обратно в шкатулку. — Вы разве не понимаете, что содержимое этой шкатулки принадлежит не кому-то одному, а всем? Часть драгоценностей обратят в деньги для членов команды, часть пойдет тем, кто финансировал плавание. Если я приму от вас перстень, я совершу кражу. Более того, теперь, когда вы показали мне, где спрятаны драгоценности, вы должны рассказать о тайнике и Родни.
Дон Мигуэль колебался.
— Если вы этого не сделаете, то сделаю я! — воскликнула Лизбет. Он улыбнулся, и она почувствовала, как ее гнев улетучивается.
— Пожалуйста, не сердитесь на меня, — попросил он. — Я не знал, что у вас такие высокие понятия о справедливости. Но что значит один перстень среди всего этого богатства, которое составляет многие тысячи английских фунтов? Я просто хотел подарить вам что-то от себя, но забыл, что мне здесь уже ничего не принадлежит.
Смирение, прозвучавшее в его голосе, тронуло Лизбет.
— Мне не следовало так разговаривать с вами, — быстро сказала она. — Очень мило с вашей стороны, что вы захотели сделать мне подарок, и я благодарна вам за это, даже несмотря на то, что ничего не могу принять от вас.
— Но кое-чем вы уже завладели, — сказал испанец тихо и отчетливо, убирая изумруды назад в шкатулку.
— Чем же это я завладела? — удивилась Лизбет.
— Моим сердцем, — был ответ. Несколько мгновений Лизбет не могла понять, о чем он говорит, но, удивленно глядя ему в лицо, увидела, как в его серьезных глазах мелькнул огонь — такой же, как тот, что сиял в глубине изумрудов.
— Ох, нет, нет! — вырвалось у нее.
— Но это правда, — заверил ее дон Мигуэль. — Неужели вы так скромны, что всерьез полагаете, будто я мог проводить с вами день за днем, видеть вас, слушать, разговаривать с вами и не полюбить вас? Неужели вы не знаете, как вы привлекательны?
— Нет, разумеется, нет. — Как ни расстроило Лизбет услышанное, на ее щеках мило заиграл румянец.
— Вы прелестны, очаровательны, вы околдовали меня с первой минуты, — говорил испанец. — Вы англичанка, а я до сих пор считал, что англичанки холодны и невыразимо скучны, но вы похожи на ртуть. Ваши волосы притягивают меня, как костер притягивает замерзающего путника. Я нуждаюсь в вашем тепле, маленькая Лизбет. Мне очень одиноко и холодно вдали от дома. Вы нужны мне…
Лизбет зажала уши руками:
— Это неправильно. Вы не должны говорить так со мной. Я не должна вас слушать.
— Почему нет, если мы оба одиноки? — спросил дон Мигуэль и подошел к ней ближе. Теперь, чтобы ответить ему, ей пришлось посмотреть на него снизу вверх, потому что он был намного выше ростом. Но когда Лизбет увидела вблизи его лицо, незащищенное, нежное, тоскующие, полные любви глаза, она почувствовала желание по-матерински обнять его, прижать его голову к своей груди. Ведь он был всего-навсего мальчик, едва ли старше Френсиса, оторванный от дома и соотечественников, проявивший мужество в самой тяжелой ситуации, в которую может попасть человек, — оказавшись пленником на собственном корабле.
На миг Лизбет забыла, что они враги, забыла об утаенных им сокровищах и даже об удивлении, которое в ней вызвали его слова о любви. Она только помнила, что он молод и одинок и стойко держится в трудных обстоятельствах.
— Бедный Мигуэль, — произнесла она, впервые невольно называя его по имени. — Хотела бы я чем-нибудь вам помочь…
Она сказала это от всего сердца и, только увидев выражение его лица, поняла, что он абсолютно превратно истолковал ее великодушный порыв. Прежде чем Лизбет успела что-либо добавить, прежде чем смогла помешать ему, он схватил ее в объятия. Она ощутила его силу и удивилась, потому что ни разу не думала о нем как о мужчине. Его губы слились с ее губами. Он целовал ее нежно, но с нарастающей страстью, от которой у нее перехватило дыхание.
Глава 9
Негромко напевая, Родни расхаживал по юту. Стоял нестерпимый зной, корабль двигался очень медленно, поскольку бриз стих почти окончательно, паруса то и дело обвисали, а море было таким неподвижным, что вода, казалось, прилипала к деревянным бортам «Святой Перпетуи».
«Морской ястреб», следовавший за «Святой Перпетуей» на расстоянии полумили, находился в том же бедственном положении. Родни видел, как Барлоу взволнованно смотрит на марсель. Барлоу всегда чрезмерно волновался, когда на море наступал полный штиль, который казался ему чем-то неестественным, тогда как шторм и возможные его последствия нисколько не страшили славного помощника капитана.
Родни же, наоборот, радовался затишью и ясному небу. Не оставалось ничего иного, как ждать, пока ветер не задует снова, а до тех пор пользоваться возможностью отдохнуть от напряжения и треволнений последних дней.
