Александр Чернобровкин - Херсон Византийский
Со мной приехали на четырех арбах вся моя команда и еще трое херсонцев, которых нанял для валки леса. Они и Семен срезали деревья двумя двуручными пилами, которые в России называют «Дружба-2», потому что каждый тянет на себя. Хисарн надрубывал выше предполагаемого отпила, чтобы падали в нужную сторону. Толя и Ваня обрубывали ветки. Я, Гунимунд, Скилур и Палак охраняли их на атакоопасных направлениях. Три арбы я взял в аренду, оставив в залог кибитки. Мы договорились с их хозяином, владеющим чем-то типа транспортной компании, что после возвращения продам ему кибитки вместе с волами. Это Келогост свел нас. У него поразительная способность зарабатывать на посреднических услугах, причем не прямо, а косвенно: мои волы, поменяв хозяина, останутся зимовать на постоялом дворе. Не бесплатно, конечно.
Оба больших дуба погрузили на одну арбу. Я решил больше ничего не класть на нее. Волы под гору потянут и не такой груз, спуск не крутой, но лучше не рисковать. Дубами похуже заполнили остальные три. Наверняка тавры уже знают о нас, стук топоров слышен далеко, но пока ничего подозрительного я не заметил, и Гарик никого не учуял. Он носился по лесу челноком, как настоящий охотничий пес, так никого и не поймав. На пост вернулись, когда уже темнело.
Утром двинулись в обратный путь. Мы с Гунимундом скакали впереди, скифы – замыкающими, арбы скрипели посередине. Я помнил правило: если погони нет сзади, значит, ждет впереди. Поставив себя не место тавров, предположил, где бы сделал засаду? Было по пути интересное местечко. Оттуда уже недалеко до города, мы должны расслабиться, потерять бдительность. На подъезде к нему я приказал остановиться.
– Давай-ка прогуляемся пешочком, – предложил Гунимунду.
Гот не стал спорить, хотя по лицу было видно, что не понимает и потому не одобряет моих действий. Я подозвал Хисарна и предложил скифам спешиться. Впятером мы пошли вперед не по дороге, а по лесу, забирая вверх по склону. Над тем местом, где могла быть засады, мы повернули к дороге и пошли осторожнее.
Их было четырнадцать. Двое сидели в дозоре на гребне горной складки, выглядывали нас, остальные расположились в ложбине. Кто-то просто сидел или лежал, кто-то жевал, кто-то болтал негромко. Вооружены луками, копьями, мечами и топорами. Нагрудная броня кожаная, да и то не у всех. Только один был в железном шлеме. Это, наверное, командир. Сидел он прямо под выстрел, вытряхивал камешек из своей обувки типа полусапожка.
Я показал скифам, чтобы сперва стреляли в дозорных, а потом по остальным, начиная с левого, ближнего к нам края. Как только в первый раз тренькнули их тетивы, выстрелил и сам. Командир откинулся на спину и уронил полусапожек. Остальные замерли, соображая, что произошло. Две скифские стрелы сразили еще двоих тавров, и только тогда остальные кинулись бежать. За ними сразу кинулись в погоню Гунимунд и Хисарн. Скифы срезали еще пару. Одного убили и одного притащили живым готы. Средних лет, невысокого даже по местным меркам роста, угрюмое бородатое лицо с окровавленным лбом над левой бровью. Одежда из кожи, грязная и засаленная. От него воняло дымом, потом и каким-то кислым, неприятным запахом. Ему связали руки веревкой, найденной в одной из трофейных сумок, похожей на ту, которая досталась мне от первых встреченных тавров. Видимо, я для них неудобный противник.
Пока готы и Скилур собирали трофеи, Палак сбегал к обозу и передал команду двигаться к нам. Добыча была не ахти. Я взял железный шлем и два меча для молодых росов, остальное отдал готам. Еще им полагалась четверть от продажи раба. За него дали восемь солидов. Но главным результатом были рассказы Гунимунда обо мне. Благодаря им я получил у херсонцев прозвище, которое можно перевести как Вещий Александр. Осталось только узнать, на какую змею мне придется наступить?!
Мы сделали еще три ходки в горы, навезли дубов на обшивку и мелкие детали и сосен на мачты и палубный настил. Пятой ходкой привезли сухостой на дрова. Их оказалось слишком много. Келогост предлагал продать излишек дров, но я решил придержать до весны.
– Ты прав, – согласился славянин, – ранней весной они будут дороже.
Вот об этом я как раз и не думал, у меня были другие планы на дрова.
Я продал кибитки и волов, рассчитался с лесорубами и Гунимундом и Хисарном. Последние два очень удивились, что в придачу к богатой доле от гуннской добычи я еще и зарплату им отдал. Остальные купцы так не поступали. Но удивились не сильно, потому что привыкли, что я не обычный купец. Договорился с ними, что весной наймутся ко мне на судно. Само собой, на зарплату конных охранников, пять солидов в месяц.
19
Всю зиму я занимался строительством парусника. Сначала сделали разметку на стапеле. Первым положили киль, усиленный снизу для предохранения фальшкилем. К нему прикрепили составные форштевень и ахтерштевень, к которым изнутри – дейдвуд, образующие плавный переход от киля к корпусу. Сверху на киль положили кильсон. К нему и дейдвудам крепят шпангоуты: обычные, более толстый мидель-шпангоут в середине и косые на форштевне. С ними наше сооружение напоминало костяк рыбы, ее хребет с ребрами. Шпангоуты стянули двумя рядами бимсов, поскольку шхуна будет твиндечной – двухпалубной – и укрепили кницами снизу в местах соединения, а дальше от борта подперли пиллерсами. Сверху на них положили стрингеры. Вставили и закрепили обе мачты, снаряженные всем необходимым для крепления парусов и грузовой стрелы. Под пяту каждой мачты я положил по золотому солиду, чтобы дружили с ветрами. Византийцы такой приметы еще не знали. Надеюсь, Эвклид расскажет о ней своим коллегам. Сделали бушприт с утлегарем – выступающее вперед и под углом вверх бревно, похожее на рог единорога, для крепления стакселей. Потом обшили борта встык досками толщиной сантиметров десять-двенадцать. Концы досок входили в шпунты фор– и ахтерштевня и крепились медными нагелями. Там, где будет постоянное соприкосновение с водой, доски тщательно просмаливали и крепили медными нагелями или дубовыми, которые вбивались в отверстия, прожженные раскаленным прутом более тонкого диаметра; а там, куда вода попадала время от времени, не просмаливали, если это мешало людям, но крепили железными гвоздями, которые сверху утапливали в доску и закрывали деревянной пробкой. В районе ватерлинии вставлялись утолщенные бархоуты, а выше – привальный брус. Для обшивки фальшборта использовали сосновые доски. В них сделали порты для весел, по пять с каждого борта. Пригодятся для маневров в порту или узостях. В отсеки возле киля уложили балласт – свинцовые и чугунные болванки, причем первые в середине судна, как более тяжелые. Чтобы они не смещались, в промежутки засыпали мелкие камешки и покрыли деревянным настилом. Потом настелили сосновыми досками твиндечную и главную палубы, полуют и полубак. Между мачтами сделали комингс трюмного люка и ростры для четырехвесельного яла. На корме оборудовали, «утопив» почти на метр в палубу, капитанскую каюты, а на баке – кубрик для команды. Там же, чтобы ветер сносил искры вперед и вбок, не на паруса, соорудили печку из кирпичей, небольшую, на один котел, чего в шестом веке никто не делал. Эвклид даже спросил, не собираюсь ли я сжечь судно?! Нет, но и питаться всухомятку тоже не собираюсь. К грот-мачте приделали стрелу для грузовых работ и спуска и подъема шлюпки, а на полубаке – поворотную грузовую балку для подъема якоря. К ахтерштевню прикрепили руль, длинный румпель которого перемещался над капитанской каютой. Сделали ограничители, чтобы руль поворачивался на тридцать пять градусов на каждый борт. При больших углах эффективность руля падала. Пространство, в котором «ходил» румпель, прикрыли сверху трапециевидным деревянным коробом и оборудовали там ахтеркастель – боевую палубу, прикрытую фальшбортом из толстых досок, чтобы отстреливаться от непрошенных гостей. В будущем собирался поставить там баллисту, но пока на нее не хватало денег. Перед местом рулевого установили нактоуз – тумбу для крепления компаса. Греку я не стал это объяснять, просто показал, что и где надо сделать. Потом надели сегарсы на мачты для крепления триселей, прикрепили рымы, утки, кнехты и прочие приспособления для крепления снастей, швартовки судна, других судовых нужд. Шхуну тщательно проконопатили пенькой, еще раз просмолили корпус. И спустили на воду! Без шампанского, но с радостными криками, традиционной попойкой и раздачей всем работникам по премиальному солиду. Назвал ее «Альбатросом», как свою яхту. Пусть и она летает над волнами!
