Ричард Вудмен - Королевский куттер
Когда он появился из люка, как раз отбили восемь склянок. В снастях завывал ветер, холодный, резкий северный ветер, гнавший высокие волны — настоящих серых монстров с пенными хребтами, которые белой лавиной обрушивались на подножье вала с грохотом, подобным смерти, и разлетались мириадами брызг.
Воздух был полон пены и чтобы говорить приходилось отворачиваться от ветра. Когда штурман подошел к Джессупу, гигантская волна нависла над куттером. Ее гребень из зеленого с белым мрамора покатился вниз, навстречу вздымающемуся кораблю.
— Эгей, держись! Приготовиться!
Люди похватались за снасти и скобы. Дринкуотер, морщась от боли в раненой руке, лихорадочно задраил крышку люка, и в этот миг свист ветра сменился на рев воды.
«Кестрел» вздрогнул от страшного удара, и через мгновение вокруг закипело море. Моряки оказались по пояс в воде, волна опрокидывала их, норовя сорвать с мест, словно осенние листья с веток. Мимо Дринкуотера проскользил на спине матрос и с хрустом ребер врезался в станок орудия номер десять. Когда куттер приподнялся на следующей волне, с него потоками стекала вода, а надежный корпус трещал и скрипел от напряжения. Команда хлопотала у оборванных снастей и дополнительно крепила гичку. Стряхивая с волос воду, Дринкуотер с досадой осознал, что намочил повязку и теперь рана четыре часа будет в сырости и холоде. А боль в руке казалась нестерпимой.
Зимняя погода вполне отражала то, что творилось в душе у Натаниэля. Встреча с капитаном Сантона оставила крепнущее убеждение, что судьбы их неразрывно переплетены. Ноющая рана добавляла личностный мотив к гнездящемуся где-то в глубине ощущению. То, что после Бобиньи казалось скорее плодом воображения, после схватки в Ширнессе стало обретать черты реальности.
«Мне не избавиться, — писал он в своем дневнике, — от разрастающегося предчувствия, иррационального и не поддающегося доводам рассудка, но находящего отклик в каких-то природных инстинктах, оказывающих, полагаю, довлеющее влияние».
Он отложил гусиное перо в сторону. Никто кроме него не знал, что противником его был не Болтон, поскольку когда бедолагу нашли во дворе гостиницы, он прятался в сене и пытался отмахиваться ножом. Сержант сделал отсюда собственные умозаключения. Лишившегося сознания Дринкуотера перенесли на борт «Кестрела», и он не в силах был помешать патрулю до полусмерти избить дезертира, и лишь затем посадить его за решетку. Сантона в суматохе скрылся.
Дринкуотер вздохнул. На следующее утро бедолага Болтон был обнаружен в своей камере повесившимся, и Натаниэль сожалел, что не успел избавить парня от ложного обвинения. Но ко времени, когда он оправился, «Кестрел» уже вышел в море, да и так прошло немало дней, пока бредовые галлюцинации окончательно отделились от воспоминаний о реальных событиях.
Молодой офицер оставил при себе информацию о встрече с Сантона, в нем все крепло убеждение, что пути их еще пересекутся. Присутствие француза в Ширнессе представлялось частью некоего дьявольского умысла, казавшегося еще более зловещим сквозь призму давнего кошмара, не дававшего ему спокойно спать весь период выздоровления. Во сне он тонул и видел над собой одетую в белое женщину с жуткой головой медузы-горгоны на неподвижных плечах. Лицо призрака имело черты охваченной злобной радостью Ортанс Монтолон, длинные каштановые волосы тянулись и оплетали Натаниэля, а в ушах у него звучали проклятия Эдюара Сантона. Теперь, когда он просыпался в ужасе, не слышалось успокаивающего звяканья помп «Циклопа», помогающего изгнать дурацкие фантазии. Напротив, сейчас сон оставлял ощущение дурного предчувствия.
Рана заживала хорошо, хотя необходимость нести службу не раз служила причиной жестоких болевых спазмов, особенно из-за державшейся плохой погоды. В некоем извращенном смысле бесконечные штормы играли на руку «Кестрелу», отвлекая команду от нарастающего недовольства и заставляя личные обиды отступать перед лицом общей опасности и напряженной работы. Холод, сырость и усталость стали частью их жизни, заставляя скруглять углы, сплачивая людей в единое целое в борьбе за выживание корабля. «Кестрел» теперь отрядили на блокадную службу — это суровую и бескомпромиссную проверку судна и команды. Куттеры выполняли роль глаз адмирала Дункана, они располагались сколько возможно ближе к Текселю, наблюдая за голландской морской базой Ден Хелдер, лежащей как раз за разрывом между Ноорд-Холланд на юге и островом Тексель на севере.
Пролив, разделяющий эти два участка суши, вливается в Северное море тремя проходами, напоминая обращенный к западу трезубец. Северный фарватер ведет от гавани через Молен-Гат, средний — через Вест-Гат, а южный, проходящий вдоль голландского побережья с рыбацкой деревушкой, сигнальной станцией и батареей Кийкдуин, — через Шульпен-Гат.
Три эти канала позволяют избежать страшных опасностей мели Хаак, или Хаакагронден, которая при отливе показывается из воды и на наветренную часть которой в плохую погоду обрушивается жуткой силы прибой. В проходах существует мощное течение, и когда ветер дует навстречу ему, образуются резкие, злые волны.
Штормы куттеры Дункана пережидали в стороне от Хаакагронден, в хорошую заходили в каналы, а по временам отваживались достигать древка трезубца, Зеегат-ван-Тексель, чтобы разведать дислокацию врага. Брови Дринкуотера покрывались пленкой соли, пока он брал бесконечные пеленги на мельницы и церкви, выстроившиеся вдоль линии низких, поросших травой дюн Ноорд-Холланда и Текселя. Полоса берега, казалось, исчезала, стоило белопенным волнам устремиться к песчаному пляжу. Это было опасное, унылое побережье, изобилующее мелями и банками, каналами и ложными фарватерами. Карты были бесполезны, полагаться приходилось только на собственный опыт. Снова Дринкуотер с головой погрузился в профессиональные дела, и как следствие ситуации, их близкие отношения с Гриффитсом возобновились. Даже экипаж, все еще недовольный невыплатой жалованья, казалось попритих, и вполне можно было согласиться с капитаном, утверждавшим, что именно Болтон оказывал на нее разлагающее воздействие.
Даже Эпплби, перестав придираться ко всему, стал напоминать прежнего жизнерадостного хирурга. Их теплые отношения с Натаниэлем восстановились, и если Гриффитс по временам уходил в себя из-за заботы о корабле и сложностей с начальством, в безопасности квартировавшем на линейных кораблях, доктор всегда был открыт к общению.
К удивлению Дринкуотера, плохая погода и отсутствие удобств не привели к возобновлению у капитана лихорадки, который без видимых последствий для здоровья переносил тяготы.
