Бруно Травен - Корабль мертвых (пер. Грейнер-Гекк)
– Итак, вы наш новый угольщик, – обратился шкипер ко мне, когда я вошел в его каюту.
– Я – угольщик? Нет, сэр. I am fireman. Я кочегар.
– Я ничего не говорил о кочегаре, – вмешался карманник. – Я говорил вам, что нам нужен человек к топкам. Говорил или нет?
– Правильно, – отвечал я, – говорили, и я согласился. Но ни одной минуты при этом я не думал об угольщике.
Шкипер сделал скучающее лицо и обратился к конокраду:
– Это ваше дело, мистер Дильс. Я думал, что все уже в порядке.
– Я сейчас же ухожу с корабля, шкипер. Я ни в коем случае не буду угольщиком. Я протестую и в первой же гавани буду жаловаться вашему начальству на обман.
– Кто вас обманывал? – возмутился конокрад. – Я? Это наглая ложь.
– Дильс, – сказал капитан, на этот раз очень серьезно, – это меня не касается. Я за это не отвечаю. Эту кашу вам придется расхлебывать самому, предупреждаю вас. Столкуйтесь там без меня.
Но конокрад настаивал на своем:
– Что я вам говорил? Разве не спросил я вас: в кочегарку?
– Правильно. Это вы спросили, но вы не сказали…
– Входит ли угольщик в чумазую банду или нет? – нетерпеливо спросил инженер.
– Разумеется, входит, – подтвердил я, – но я не…
– Тогда все в порядке, – сказал шкипер. – Если вы имели в виду только кочегара, то вам надо было об этом заявить, и тогда мистер Дильс сразу же сказал бы вам, что нам кочегар не нужен. Значит, все в порядке и можно записать.
Он взял лист и спросил мое имя.
С моим честным именем на корабле смерти? Никогда! Я не дошел еще до такого падения. Ведь после этого я никогда в своей жизни не попаду больше на порядочный корабль. Лучше увольнительное свидетельство из приличной тюрьмы, чем квитанционная книжка с корабля смерти.
Так отказался я от своего доброго имени и отрекся от всех родственных уз. У меня не было больше имени.
– Родились где и когда?
У меня не было больше имени, но у меня еще оставалась родина.
– Родились где и когда?
– В… в…
– Где?
– В Александрии.
– В Соединенных Штатах?
– Нет. В Египте.
Ну теперь у меня не осталось и родины, и единственным удостоверением моей личности на весь остаток моей жизни была с этого момента квитанционная книжка «Иорикки».
– Национальность? Британец?
– Нет. Без национальности.
Быть навеки зарегистрированным в списках «Иорикки» с моим именем и национальностью?
Возможно ли, чтобы цивилизованный американец, выросший на евангелии зубной щетки и науке ежедневного мытья ног, очутился вдруг на какой-то «Иорикке», которую он должен чистить, скоблить, мыть, красить? Моя родина – нет, представители моей родины – оттолкнули и отреклись от меня. Но могу ли я отречься от того клочка земли, дыхание которого я пил с первым моим вздохом? Не ради его представителей и не ради его флага, но ради любви моей к родине, ради ее чести я должен отречься от нее.
На «Иорикке» не может плавать честный американский юноша, даже если бы он бежал из петли.
Да, сэр, без национальности.
О паспорте, корабельной карточке или о чем-нибудь в этом роде он не спросил. Он знал, что людей, пришедших на «Иорикку», нельзя спрашивать о бумагах. Ведь они могли бы сказать: «У меня нет бумаг». И тогда он не мог бы принять их на корабль, и «Иорикка» никогда не смогла бы набрать себе команду. Списки заверялись у ближайшего консула. Но там уже ничего нельзя было переменить. Человек был фактически зачислен в штат, он участвовал в плавании, и отказать ему в консульской визе было уже невозможно. Официально консул не знает о кораблях смерти, а неофициально не верит в их существование. Консульский пост требует таланта. Консулы, например, не верят в то, что человек родился, если метрическое свидетельство черным по белому не подтверждает этого.
Что осталось от меня после того, как я потерял имя и родину? Рабочая сила. Это было одно, что могло еще идти в счет. Это было одно, за что платили. Платили не по стоимости. Но кое-что, чтобы не умереть с голоду.
– Оклад угольщика, – семьдесят пезет, – небрежно бросил шкипер, записывая в квитанционной книжке.
– Что?! – кричу я. – Семьдесят пезет?
– А разве вы не знали этого? – спросил он со скучающим видом.
– Я договаривался на английский оклад, – возразил я, защищая свое материальное благополучие.
– Мистер Дильс, – сказал шкипер, – что это значит, мистер Дильс?
– Разве я обещал вам английский оклад? – насмешливо обратился ко мне конокрад.
Мне хотелось смазать его по роже, эту лживую собаку, но у меня не было никакой охоты очутиться на цепи. Здесь, на «Иорикке», где меня заживо сожрали бы крысы.
– Да, вы пообещали мне английский оклад! – крикнул я в бешенстве негодяю. Ведь это было последнее, что мне оставалось защищать, – мое жалованье. Это собачье жалованье. Чем тяжелее работа, тем ничтожнее ее оплата. Угольщик несет на корабле самую тяжелую и дьявольскую работу за самую ничтожную оплату. Английское жалованье матросам тоже не блестящее, но где на свете рабочий получает все свое жалованье? Тот, кто не платит рабочему его жалованья полностью, называется эксплуататором. Но стоит только условиться с нуждающимся рабочим о плате заранее, и это называется жалованьем. И вот рабочий получает жалованье, и тот, кто дает его, уже не эксплуататор. Не будь законов, не было бы и миллиардеров. Всякое слово можно перетолковать, поэтому законы и записываются словами.
– Да, вы обещали мне английский оклад! – кричу я еще раз.
– Не кричите так, – говорит шкипер, подымая голову от списка. – Что это такое, Дильс? Мне это, наконец, надоело. Я требую, чтобы все было в порядке, когда вы набираете людей.
Шкипер играет прекрасно. «Иорикка» может гордиться своим мастером.
– Об английском окладе не было и речи, – говорит конокрад.
– Как не было? Я готов присягнуть.
Крупинку права, что мне осталась, я буду защищать до последнего вздоха.
– Присягнуть? Берегитесь, как бы вам не пришлось нарушить присягу. Я помню отлично, что я вам сказал и что вы мне ответили. У меня здесь на борту достаточно свидетелей, которые стояли подле меня, когда я вас нанимал. Я говорил об английских деньгах, но не об английском окладе. О нем я не упомянул ни единым словом.
Этот негодяй был прав. Он и вправду говорил об английских деньгах и даже не упомянул об английском окладе. Я же подразумевал под английскими деньгами английский оклад.
– Значит, и это в порядке, – сказал спокойно шкипер. – Вы, разумеется, получите свое жалованье в английских фунтах и шиллингах. За сверхурочные часы вы будете получать по пяти пенсов. Где же вы хотите уволиться?
– В ближайшей гавани.
– Это невозможно, – усмехаясь, сказал конокрад.
