Титаник и всё связанное с ним. Компиляция. Книги 1-17 (СИ) - Касслер Клайв

Маэстро долго смотрел на него.

— Я полагаю, ты говоришь искренне, Лео?..

— Да. Я больше не слышу музыки. Она исчезла. И я сам уничтожил ее.

Маэстро опять замолчал.

— Тогда, у нас дома… — продолжал Лео, — вы… не сказали мне, что…

— Только не говори, что я не предупреждал тебя.

— Я этого и не говорю.

Маэстро осушил свой бокал.

— Что это за пакость? — скривившись, проговорил он. — Это для детей. А не для взрослых мужчин.

Лео его не слушал.

— Но я не могу не мечтать о музыке! — воскликнул он с жаром. — Ничего, кроме музыки, мне не надо! Мне всегда хотелось только сочинять музыку. Создавать великое, истинное!

Маэстро посмотрел на него. Его темные глаза зло сверкнули. Но он мягко сказал:

— Много званых, да мало избранных.

— А вы?.. Вы из избранных?

— Лео, братец, ты мог бы стать замечательным скрипачом.

— Но тоже не из числа избранных?

— Наверное, нет.

— Но ведь я знал…

— Да, Лео. Ты знал все. У тебя все получалось. У тебя была великолепная техника. Ты владел ею в буквальном смысле слова до кончиков пальцев. Как, наверное, овладел техникой и теорией композиции.

— Но в чем же тут дело?

Маэстро поглядел на него. И засмеялся. Он смеялся долго и громко. Не успев рассердиться, Лео удивился. Он никогда не слышал смеха маэстро.

— Лео, Лео. Прости меня, смех неуместен, когда ты сам так строго судишь себя. Но мне уже за шестьдесят, а я так и не нашел ответа. Что отличает подлинное от фальшивого? Глубокое от поверхностного? Что делает одного человека художником, а другого ремесленником? Простым ремесленником. По правде говоря, даже не знаю, по какую сторону этой границы нахожусь я сам.

— Мне хочется умереть, маэстро.

— Чепуха! Тебя донимают кредиторы?

— Когда я возвращаюсь домой, то всякий раз застаю у своей двери нового кредитора.

— Тебе нельзя умирать. Есть люди, которые нуждаются в тебе.

— Нет!..

— Ну-ну! Не горячись. У тебя есть жена. Есть… кажется, дочь?

— Да. Жозефина. Ей скоро десять.

— Они ждут тебя.

— Я не могу пойти к ним. Да и не думаю, что Даниэль примет меня. Если б она и согласилась… Нет, мне это не по плечу. Мне нечего им дать.

— Лео, мое предсказание остается в силе. Впереди тебя ждет еще много слез и бессонных ночей. Твое путешествие только началось. Оно продлится дольше, чем ты думаешь. Но ты совершишь его! — Последние слова маэстро почти выкрикнул. — Совершишь любой ценой, несмотря ни на что! Куда бы оно тебя ни привело!

— Даже если я не смогу сочинять музыку?

— Сможешь, Лео. Ты очень одаренный человек. Вопрос в том, что сочинять.

Лео покачал головой.

— Ладно… вот увидишь. Поживешь — увидишь. Между прочим, должен сказать, что я больше не преподаю.

Лео с удивлением поднял на него глаза.

— Смотри! — Маэстро с трудом снял перчатки. Его пальцы были изогнуты, как когти. — Ревматизм, — сказал он.

— Это… это очень больно?

— Да нет. Только когда играю. — Он снова усмехнулся, и опять его глаза зло сверкнули.

— Боже мой! — пробормотал Лео.

— Теперь мне осталось лишь думать и ждать. С игральными фишками я еще управляюсь. И деньги у меня есть, так что я обхожусь. У меня свои источники… Между прочим, это из-за рук я в свое время перестал давать концерты и начал преподавать. Я рано заметил первые признаки ревматизма. И потому всегда носил черный шелк. Ради тепла. А вот теперь я здесь.

— Боже мой! — снова пробормотал Лео.

— Мой Гварнери все еще у меня. Я хотел его кому-нибудь подарить. У меня была мысль подарить его тебе. Представь себе, еще в первую нашу встречу я решил, что со временем он достанется тебе.

— Нет! — воскликнул Лео. — Только не это!

— Не бойся. Ты его не получишь.

— Слава Богу!

— Эта скрипка дороже любых денег. Но… может, ты знаешь кого-нибудь, кому она нужна?.. Ведь она лежит у меня без дела…

— Нет, — ответил Лео. — Я никого не знаю.

— Ты глуп, Лео. Помнишь, когда ты занимался у меня в классе, я учил вас думать? И тебя в том числе. Я при вас обдумывал произведение вслух от начала и до конца, чтобы вы учились понимать замысел композитора, как математическое уравнение. Неужели ты этого не помнишь?

— Конечно помню.

— Теперь я снова буду учить тебя думать. Раз тебе самому он не нужен — я имею в виду Гварнери, — я хочу подарить его твоей жене. Можешь дать мне ее адрес?

— Дани?..

— Да, Даниэль. Маленькой серьезной Даниэль. Которая однажды подобрала меня на улице. И которая потом, насколько я понимаю, не раз за эти годы подбирала и тебя. Она получит моего Гварнери.

— Но она… она больше не дает концертов.

— Да, Лео, — грустно сказал маэстро. — Концертов она не дает. И я не понимаю почему. Мне не хочется думать об этом. Но — и я опять буду учить тебя думать, — может, она начнет давать их?

Лео был поражен.

— Самые важные мысли находятся не здесь. — Маэстро показал на лоб. — Главные мысли приходят сюда. — Он прижал к груди изуродованные ревматизмом пальцы.

Лео молчал.

— А теперь, — сказал маэстро, — теперь я ухожу. Я слишком долго пил с тобой эту гадость. Фу!

— Подождите, — попросил Лео. — Подождите.

— Ты боишься остаться один?

— Да. — Лео опустил глаза. — Куда вы пойдете?

— Не думаю, что тебе надо это знать. Пойду туда, куда всегда хожу, когда у меня начинают ныть руки.

— Куда?

Маэстро пристально смотрел на Лео.

— Не знаю, правильно ли это… Ты в таком состоянии…

— Возьмите меня с собой.

— Лео, послушай. Если ты пойдешь туда, то только на свой страх и риск.

— Да.

— Все, что ты отныне будешь предпринимать, ты будешь предпринимать на свой страх и риск. Никто не придет и не подберет тебя.

— На мой страх и риск, — повторил Лео.

Они вместе покинули кафе.

Так Лео первый раз попал в Association des Assasins, [84] укромно расположенную в ветхом здании в двенадцатом округе Парижа. Тихое мрачное заведение со множеством отдельных кабинетов, выходящих в длинный темный коридор, помещалось на третьем этаже. Маленькое горбатое существо в чалме приняло у них пальто и шляпы и провело в салон, освещенный красными лампами. Мягкие ковры, восточные пуфики. У стола полукругом уже сидели несколько человек. Некоторых Лео узнал: одного художника, одного поэта — теперь он понял, куда попал.

На низком столике в центре круга стоял кальян.

— Незнакомец! Ты ищешь удовольствия или утешения?

— Он со мной, — сухо ответил маэстро. — Ему ничего не надо. Он хочет осмотреться.

— Простите, сударь… Вам известно, что сюда нельзя приводить гостей.

— Чепуха, — возразил маэстро. — Да знаешь ли ты, гном, кто я такой? Ступай в свой гардероб! И пусть доктор сменит повязку у тебя на голове. Давно пора.

— Утешения! Утешения! — воскликнул Лео. Кто-то из сидевших вокруг кальяна шикнул на него. Лео внимательно наблюдал за сидевшими: постепенно их лица смягчались и изменялись, зрачки расширялись и начинали блестеть. — Утешения, — повторил он почти с мольбой. — Утешения.

Горбатый развел руками и кисло улыбнулся маэстро.

Маэстро вздохнул. Они заняли свои места.

Лео затянулся первый раз, непривычно, неуверенно. Маэстро наклонился к нему.

— На твой страх и риск, Лео, — сказал он.

— Да. — Лео кивнул и улыбнулся. Он улыбнулся невольно, потому что у него пересохло во рту и губы прилипали к зубам.

— Ты ребенок, Лео.

— Да. — Это была правда. — Да-да. Я этого хочу.

— Так я и думал. — Маэстро тоже затянулся.

Потом Лео увидел, как воздух расплавился и замигали цветные пятна. Где-то вдали послышалась музыка, эхо того торжественного солнечного гула, который вознес его к великим мечтам, а потом дал упасть в темноту. Лео снова приблизился к солнцу. Снова стал ребенком. И больше не было границы между ложью и правдой, между тем, чего он хотел, и тем, чем он был.