Александр Пунченок - Пассажир дальнего плавания
— Честное слово, я доктор, — смеясь повторила девушка. — Что тебе?
— Настоящий доктор?
— Настоящий, могу лечить больных, только у нас на острове никто не хочет хворать.
— А если живот болит, — что делают? — вдруг спросил Яшка, уверенный, что таким хитрым и неожиданным вопросом уличит самозванного доктора на месте.
— Касторку принять. Надо? У тебя болит живот?
— Чего? — Яшка нахмурился. Он не собирался шутить с девчонкой, которая бегает по острову в ту пору, когда все работают. — Где помещение? Расписку мне получить надо.
Девушка тряхнула головой, и одна завитушка в ее волосах раскрутилась.
— А кто ты такой, как тебя зовут?
— Яков Иванович.
— А меня зовут Тамарой Николаевной.
— Ладно, куда идти?
— Догоняй!
Она побежала удивительно легко, и еще не известно, как угнался бы за ней Яшка. Поэтому он не торопясь зашагал следом.
Она вернулась.
— В самом деле, у тебя болит что-нибудь, да?
Яшке надоел такой разговор. Вот уж девчонка так девчонка и есть.
— Почему не работаете? — спросил он строго.
— Я во вторую смену буду работать, — девушка поравнялась с Яшкой и пошла рядом. — А пока выполняю разные поручения — вроде рассыльного.
Яшка покосился на нее. Интересно, что она навыполняет, да еще на таких каблуках. И вообще — кто разрешил ей приехать сюда, на арктический остров? Яшка никак не мог успокоиться. Рассыльный!! Выходило, что сам он выполнял такую же работу, как девчонка.
Они дошли до большого жилого дома.
И дом стоял один-единственный, как остров, одинокий. Низкий, он будто прижался к каменному острову, чтобы его ветром не опрокинуло в море. Восемь больших окон, а в каждом по шестнадцать стекол. На крыше торчали железные трубы. Углы у дома гладко зашиты досками.
В комнате, куда ввела Тамара Николаевна Яшку, пахло лекарствами, а в углу на столике стояли такие же блестящие коробки для бинтов, как в каюте доктора Виктора Петровича.
— Это наш лазарет, — докторша обвела рукой комнату, — и я живу здесь. Садись; чаю с конфетами хочешь?
Яшка промолчал, положил на угол табурета сверток, а на другой угол присел.
— Для лекарств это? — показал он на коллекцию бутылочек, выстроенных под зеркалом.
— Нет, для духов. Я очень люблю духи. Хочешь, подушу тебя?
Яшка отстранился, но так резко, что уселся прямо на привезенную посылку. Она отлетела в сторону, треснула и расползлась. По всему полу рассыпались мелкие белые семечки. Ох, и досада напала тут на Яшку! Семечки! А он так бережно нес этот пакет.
Но Тамара Николаевна расстроилась больше Яшки.
— Эх ты! — сказала она, опускаясь на колени и сгребая семечки. — Это же огуречные семена для нашей теплицы. Ты все сорта перепутал.
— Какие там сорта? — Яшка сердито сдвинул брови. — Сказали бы, что семечки любите.
Девушка всё ползала по полу на коленях и собирала семечки.
— Чего ты стоишь? Помогай!
Но Яшка не стал больше разговаривать и пошел прочь. Он не верил такой молодой докторше. Конечно, это для нее забава, лакомство. Хотя какое лакомство огуречные семена? Баловство. Или, может, не для нее эта посылка? Но ведь Яшка отдал кому велено было, а теперь у него есть дела поважней. Да, теперь он знал, что ему делать. Не такими вот пустяками заниматься, а требовать, чтобы его назначили работать в бригаду. Только в какую?..
Об этом он размышлял на обратном пути.
На пароходе Яшка первым делом побежал к доске с объявлениями, и все его колебания немедленно пропали. Там крупными буквами было написано:
БРИГАДА МАШИНИСТОВ И КОЧЕГАРОВ — 240 %
БРИГАДА МАТРОСОВ-238 %
ЧЕСТЬ И ХВАЛА ТАКИМ, КАК ТОМУШКИН!
ОН ВЫЗВАЛСЯ РАБОТАТЬ ВТОРУЮ СМЕНУ ПОДРЯД.
ЕГО ПРИМЕРУ ПОСЛЕДОВАЛА ВСЯ БРИГАДА ПЕТРОВА
Сам Томушкин стоял возле доски и ел огромный кусок премиального торта. Увидев Яшку, Вася подозвал его и поделился с ним половиной своей порции.
Разве можно было после этого колебаться и раздумывать: в какой бригаде работать? Конечно, с машинистами.
Глава двадцать первая
Яшку принимают в машинную бригаду. — Матросы впереди.
Как Яшка попросил, так его и назначили в бригаду Петрова. Работать пришлось в трюме. Петров сначала руками развел:
— Какую я тебе работу дам? Помогать кряхтеть, что ли?
А потом придумал.
Мешки и ящики накладывали на веревочные стропы[44], затем строп вдевали петлей в петлю, — словом, груз укладывали на подъем, как вязанку дров. Но вязанку, раньше чем вскинуть на плечи, встряхивают, чтобы она не развалилась по дороге и не отбила бы человеку пятки. А как встряхнешь подъем груза, если он весом больше тонны? Развались он — беды не оберешься. Может и насмерть задавить.
Петров объяснил Яшке:
— Гляди сюда! Вот строп натягивается, а петля не захлестнулась. Непременно рассыплется подъем. Так, а мы его ломиком! — Он несколько раз ударил небольшим ломом по петле, и строп затянулся.
— Вира, веселей! — крикнул Петров наверх.
Подъем отделился от трюмного настила, качнулся и взмыл кверху.
Петров передал Яшке ломик. Как раз в этот момент очередной строп натягивался. Яшка, что было сил, ударил по нему, и от одного удара строп захлестнулся будто навеки-вечные.
— Правильно, лиха беда — начало! — одобрил Петров.
Яшка подмигнул ему. Он радовался. Вот они где, настоящие друзья, которые ценят его. А тут Петров вылез наверх и через некоторое время крикнул оттуда:
— Молодцом, Яков! Знаешь, как мы теперь боцманскую бригаду?
Как же было не стараться после этаких похвал? Яшка не только осматривал каждый мешок, но проверял их на ощупь — ладно ли завязаны — и уже не волновался, как вначале, а разговаривал, размахивая ломиком. Несколько раз даже предупредил взрослых, чтобы они посторонились от подъема.
— Полундра[45]! — кричал Яшка.
Через два часа объявили перерыв. Все вылезли наверх. Ждали Петрова: он ушел узнавать результаты. Но никто не сомневался в успехе, потому что каждый работал старательно и не произошло ни одной оплошности, ни одной задержки.
— Дорогие товарищи, — сказал Вася Томушкин, — людей в обеих бригадах одинаковое количество, у нас даже на Яшку больше, следовательно, наша производительность должна быть тоже больше.
Каково было слушать Яшке новую похвалу? Значит, не будь его, как бригада тягалась бы с матросами? А ну, погодите!
Пришел Петров. Вид у бригадира был совсем растерянный.
— В три раза больше. — Он не сказал, а выдавил слова из себя.
