Джеймс Купер - Избранные сочинения в 9 томах. Том 5 Браво; Морская волшебница
Шум утих, и герольд громко возвестил начало нового состязания. Только что окончившиеся гонки можно было назвать национальными гонками, потому что в них, по старинным правилам, могли участвовать только известные и уже признанные гондольеры Венеции. Награда присуждалась государством, и все это состязание носило как бы официальный и политический характер. Теперь же было объявлено, что начинаются новые гонки и что в них могут принять участие все желающие, независимо от их происхождения и от рода их занятий. Золотое весло на золотой цепи будет вручено как подарок самого дожа тому, кто покажет самую большую ловкость и силу и предстоящей борьбе; точно такой же приз, но из серебра должен быть отдан тому, кто придет вторым; третьим призом была игрушечная лодка, сделанная из менее драгоценного металла. Гондолы, участвовавшие в этом состязании, были обычными легкими экипажами каналов, и так как этим гонкам предстояло показать особое искусство гребли города ста островов, то в каждую гондолу допускался только один гребец, на которого падали все обязанности управления, когда он поведет свое легкое суденышко.
Гребцы, принимавшие участие в первом состязании, могли участвовать и во втором, и всем желающим было предложено подойти под корму «Буцентавра» и объявить о своем желании не позднее определенного времени.
Гондолы скользили по волнам свободно и легко.
Условия этого состязания были объявлены заранее, и перерыв между гонками не затянулся надолго.
Первым, кто подошел к «Буцентавру» из толпы лодок, окружавших свободное пространство, оставленное для состязающихся, был гондольер, хорошо известный своим умением владеть веслом и своими песнями на каналах.
— Как тебя зовут и кому ты вручаешь свою судьбу? — спросил герольд — распорядитель этой гонки.
— Все зовут меня Бартоломео, живу я между Пьяцеттой и Лидо, и, как верный венецианец, я вверяюсь святому Теодору.
— У тебя хороший покровитель. Занимай свое место и жди.
Счастливый гондольер коснулся веслом воды, и легкая лодка его, словно лебедь, внезапно скользнувший в сторону, вылетела на середину свободного пространства.
— А ты кто такой? — спросил распорядитель следующего.
— Энрико, гондольер из Фузины. Пришел вот потягаться с хвастунишками с каналов.
— Чьему покровительству ты вверяешься?
— Святому Антонию Падуанскому.
— Тебе понадобится его помощь, хотя мы и одобряем твою смелость. Иди и займи свое место… А кто ты? — обратился он к третьему, когда гондольер из Фузины с той же грациозной легкостью, что и Бартоломео, отвел свою гондолу в сторону.
— Я из Калабрии, и зовут меня Джино. Я гондольер на частной службе.
— И кто же твой господин?
— Прославленный и высокочтимый дон Камилло Монфорте, герцог и владелец поместья святой Агаты в Неаполе и по праву сенатор Венеции.
— Можно было бы предположить, что ты из Падуи, дружище, если судить по твоим знаниям законов! Вверяешься ли ты тому, кому служишь?
Ответ Джино произвел замешательство среди сенаторов, и перепуганному гондольеру показалось, что он уже ощутил на себе неодобрительные взгляды. Он оглядывался вокруг в поисках того, чьей знатностью он похвалялся, словно ища у него поддержки.
— Ну что, назовешь ты имя того, кто поможет тебе в этом великом испытании сил? — повторил герольд.
— Мой господин, — выдавил из себя испуганный Джино, — святой Януарий и святой Марк.
— У тебя хорошая защита. Если бы тебе не помогли два последних, на первого ты всегда можешь рассчитывать.
— Твой господин носит славное имя, и мы рады приветствовать его на наших состязаниях, — заметил дож, слегка наклонив голову в сторону молодого калабрийского вельможи, лодка которого стояла неподалеку от правительственной гондолы и который с видом глубокого интереса наблюдал за этой сценой. В ответ на это тактичное вмешательство дожа дон Камилло низко поклонился, и церемония продолжалась.
— Займи свое место, Джино из Калабрии, и желаю тебе успеха, — сказал распорядитель, а затем, повернувшись к следующему, с удивлением спросил: — А ты зачем здесь?
— Я хочу испытать скорость моей гондолы.
— Ты стар и не годишься для такого состязания; побереги свои силы для повседневной работы. Только безрассудное честолюбие могло заставить тебя пойти на такой бесполезный риск.
Новый кандидат пригнал под корму «Буцентавра» обычную рыбацкую гондолу, неплохой формы и достаточно легкую, но она носила на себе следы его постоянного труда. Рыбак покорно выслушал замечание и хотел было повернуть свою лодку назад, хотя глаза его стали печальными, но дож подал ему знак остановиться.
Расспросите его, как и других, — сказал дож.
Как твое имя? — неохотно спросил распорядитель, который, как все подчиненные, гораздо ревнивее относился к своей почетной обязанности, чем люди, стоящие выше его.
— Меня зовут Антонио, я рыбак с лагун.
— Ты стар!
— Синьор, никто не знает этого лучше меня. Шестьдесят раз наступало лето с тех пор, как я впервые закинул сеть или поставил мережу в море.
— Ты одет не так, как приличествует участнику гонок, предстающему перед дожем Венеции.
— На мне все лучшее, что у меня есть. Большую честь присутствующим не мог бы оказать никто.
— Твои руки и ноги не прикрыты… твоя грудь обнажена… твои мускулы слабы. Напрасно ты прерываешь развлечение знатных своим легкомысленным поступком. Ступай!
Опять Антонио хотел было скрыться от десяти тысяч глаз, разглядывавших его, но спокойный голос дожа снова пришел ему на помощь.
— Состязания открыты для всех, — сказал он. — И все же я советую бедному и старому человеку прислушаться к разумным словам. Дайте ему серебра — может быть, нужда толкает его на такой безнадежный поступок.
— Ты слышишь, тебе предлагают милостыню; уступи место тем, кто сильнее тебя и больше подходят для состязаний.
— Я повинуюсь, потому что это доля каждого, кто родился и вырос в бедности. Говорили, что гонки открыты для всех, и я прошу прощения у благородных господ — я не хотел их оскорбить.
— Справедливость одна для всех, — поспешно вмешался дож. — Если он желает остаться, это его право. Святой Марк гордится тем, что весы его правосудия держит беспристрастная рука.
Гул одобрения сопровождал, эти лицемерные слова, так как провозглашение справедливости со стороны власть имущих всегда находит отклик в душах людей, хотя слова эти далеко не всегда соответствуют делам.
