Юрий Рытхэу - Остров надежды
Здесь, на острове, среди новых русских людей Старцев старался держаться потише. А в бухте Провидения он был настоящим домашним деспотом и, когда напивался, бил бедную Таслехак, выгонял плачущих детишек из яранги на улицу.
Таслехак однажды призналась сестре, как сильно она надеялась на то, что переселение на остров изменит мужа. И поначалу в самом деле казалось, будто Старцев становится совсем другим. Но это было только внешне. Даже здесь, среди русских, он иногда позволял себе прежние дикие вспышки, и Таслехак по нескольку дней не выходила из яранги, чтобы люди не видели ее синяков.
Несколько раз Нанехак порывалась рассказать о сестре Ушакову, но что-то останавливало ее. И сам Иерок почему-то бездействовал, молча переживая несчастье дочери. Правда, выйдя замуж, женщина становилась чужой собственностью, она полностью принадлежала мужу, и вмешиваться в семейную жизнь, по эскимосским обычаям, не полагалось. Может быть, именно это и удерживало отца?
У Старцева было одно достоинство — он хорошо разбирался в собаках. Казалось даже, что их он любит больше людей. Он мог часами где-то пропадать с ними, мог разговаривать с вожаком упряжки куда более ласково, чем с женой. Его упряжка в бухте Провидения считалась лучшей в округе, и Старцева охотно нанимали каюром местные торговцы и проезжавшие по разным административным делам порученцы.
И здесь, на острове, он больше всех остальных заботился о запасах собачьего корма, выискивая всякий повод, чтобы заложить в яму копальхен. Он отгородил для своей упряжки небольшое укрытие за деревянным домом, вбил в землю два кола и натянул между ними длинную цепь. Немного подержав на свободе отупевших от морской качки собак, он поймал их и посадил на цепь, исподволь готовя к зимним путешествиям.
Но наймет ли Ушаков его в каюры?
В этом Нанехак сомневалась.
Вдруг женщина вздрогнула, покрепче ухватилась рукой за камень: ей почудилось, будто кто-то невидимый уставился на нее и держит под пристальным цепким взглядом, не отпуская ни на мгновение. Холодный пот окатил тело, и капельки влаги бисеринками заблестели на лбу. Ноги ослабели, словно в них вместо костей оказалась сухая трава, и не было никакой возможности сделать ни шагу. Даже дыхание, точно наткнувшись на невесть откуда взявшуюся преграду, остановилось. Нанехак водила глазами из стороны в сторону, ища этот страшный, парализовавший ее взгляд. И едва не вскрикнула, увидев вдруг показавшиеся такими огромными, плоскими и неподвижными, бело-голубые, с радугой, устремленные на нее глаза. Это была большая полярная сова, почти полностью сливавшаяся с окружающей тундрой. Страх медленно отпускал, восстанавливалось дыхание, и все же Нанехак еще долго сидела на камне, пока окончательно не пришла в себя.
Конечно, это могла быть и просто сова. Но женщина знала, что Неведомые силы, когда им нужно, умеют перевоплощаться в разных зверей и птиц, и отличить их от настоящих невозможно.
Торопливо шагая к ярангам, Нанехак пыталась вспомнить, что означает встреча с совой в череде разного рода примет. Вроде бы ничего особенного, но тревога отчего-то не отпускала.
Успокоилась Нанехак только тогда, когда вернулся вельбот, и на нем Ушаков, веселый и радостный, пропахший, как и все остальные, желанным запахом моржового жира и мяса, тем запахом, который означает сытую благополучную жизнь.
Встречая мужчин, Нанехак едва не шагнула прямо в воду — так велико было ее нетерпение.
— Тамошнее побережье богато зверем, — возбужденно сообщил Иерок за вечерней трапезой. — Если мы возьмем моржей на их лежбище, зима будет нам не страшна и собачьего корма хватит не на одно долгое путешествие.
Нанехак прислушивалась к мужским разговорам и думала о том, что отец здесь совершенно переменился, ожил и вроде бы даже помолодел. Внезапные вспышки раздражительности и мрачного настроения исчезли. Словно у Иерока пробудился вдруг новый интерес к жизни, к будущему, и это радовало Нанехак. Частенько отец шутливо сетовал на то, что молодые медлят с внуком.
— Сейчас самое время рожать, — опять говорил Иерок Апару. — Если новый человек появится на этой земле, значит, она приняла нас.
В эту ночь Апар был особенно пылок и настойчив в ласках, и, поддаваясь им, Нанехак порой ловила себя на отвлеченных мыслях. И вправду, почему она никак не может зачать от этого ласкового и старательного в любовных утехах мужчины, не забывавшего ни на один день о своих супружеских обязанностях? Почему природа так медлит? Может, они делают что-то не так, как полагается?
Перед глазами снова возник образ тундровой совы, огромные неподвижные глаза и проникающий в душу холодный, словно длинная ледяная сосулька, взгляд. За этим видением неожиданно появилось усталое, улыбчивое лицо русского умилыка, и Нанехак вздрогнула от испуга. Она вспомнила объяснение, почему у некоторых родителей дети напоминают других людей, даже находящихся далеко. Это, как утверждали старики, случалось оттого, что в минуты любовной утехи женщина думала о другом человеке, вспоминала его. А если вдруг в этот момент она представляла какое-нибудь животное, зверя или птицу, мог родиться урод. Не исключалась и такая возможность: дитя могло быть внешне вполне человеческим, но со временем у него проявлялись некоторые черты звериного характера. Может, человек, который будет зачат сегодня, внешне станет походить на русского умилыка и обладать к тому же способностью тундровой совы видеть в темноте?
Когда Нанехак думала об Ушакове в минуты близости с мужем, она дивилась этому, но постепенно как-то смирилась, привыкла, услышав от несчастной сестры признание, что та мысленно давным-давно живет с другим мужчиной.
Апар наконец отодвинул свое разгоряченное тело, Нанехак с облегчением вздохнула, отвернулась и сделала вид, что задремала, хотя в голове по-прежнему теснились мысли, не давая ей уснуть, назойливо вторгаясь в самое сердце. Подобно летним комарам, они жалили, отвлекая от сна и вызывая видения.
Интересно, думает ли о другом мужчине жена русского? Или в этом они не похожи на эскимосских женщин? По своему физическому строению, Нанехак убедилась в этом в бане, куда их позвал сам русский умилык, они ничем от эскимосок не отличаются. В баню тогда Нанехак попала впервые, и казалось, обилие горячей воды, мыло, обжигающий пар должны были произвести самое сильное впечатление, но больше всего ее удивила схожесть русских и эскимосских женщин.
Из эскимосок отважились пойти в баню только Нанехак с сестрой, и за эту смелость Ушаков наградил их матерчатой одеждой, которую, как объяснили русские женщины, следовало носить прямо на теле. Но к этому трудно было привыкнуть. Ведь кэркэр или же меховая кухлянка от долгой и постоянной носки так притираются к телу, что перестаешь ощущать оленью мездру, пропитанную собственным потом, а когда между ней и телом оказывается ткань, ничего хорошего, кроме постоянного зуда, не чувствуешь. Нанехак сняла свое белье на следующий же день после бани и больше не надевала.
