Владимир Гораль - Приключения моряка Паганеля. Завещание Верманда Варда
Последний пассаж капитана о «стоящих вещдоках» меня озадачил. И не только меня, Боря и Рома то же посмотрели на Владлена вопросительными взглядами. Заговорил боцман: «Георгич, а может нет современных то, ну улик этих, что мы ищем? Может норвежец этот-майор рыжий разводит нас в тёмную, может он собака в свой преферанс играет? И что-то мутно как-то с этой субмариной- наутилусом, которая под нами прошлась, то ли зашла в эту шхеру, грот тайный, то ли вышла, то ли так, мимо проходила».
– «И зашла, Устиныч и вышла и судя по этой ленточке не впервой».- Кэп достал из кармана куртки какой-то шуршащий, скомканный пучок лент – белый и искрящийся, как новогодняя мишура. – «Как думаешь боцман, это изобретение то-же дело рук твоих мозговитых учёных немцев из сороковых годов?»
Боцман со старшиной Семёном принялись разворачивать и распутывать ленту, чтобы рассмотреть её поподробнее. Лента, шириной в сантиметров 15, была изготовлена из какого-то ещё не виданного в Союзе синтетического материала похоже на основе полиэстеров, поскольку порвать её было легче, надрезав чем нибудь острым, в противном случае она тянулась в руках, словно кусок целлофана. Лента была окаймлена белыми светоотрожательными полосками, которые кроме этого, ещё и довольно интенсивно светились в темноте.
Но самое интересное, что, через каждые полметра по ленте шла надпись крупными и так же фосфоресцирующими буквами: «Dangerous! Don't cross!» Между надписями красовался красноречивый рисуночек всеобщий знакомец, череп со скрещёнными костями. Тут, как говориться и без перевода всем всё ясно. Так в бородатом анекдоте ответил один неудавшийся перебежчик на советско-финской границе, окликнутый собакой и её пограничным нарядом: «Гав, гав! Стой, кто идёт!?» – «Ша ребятки, я всё понял. Уже никто, никуда не идёт…»
Глава 18. «Боцман и коньяк».
Капитан, посовещавшись со своим мозговым трестом – боцманом и старшиной Семёном, пришел к заключению, что пока суд да дело неплохо было бы задокументировать уже найденные в тоннеле улики, а особенно эту хитрую пёструю ленту, явно суперсовременную, да еще и с английским текстом. Владлен так же распорядился взять с собой на судно и одну из хитрых немецких хим. грелок, как нечто явно не ординарное(а вдруг пригодится, как вещдок). Кроме того решено было подзарядить наш и принести к тоннелю все имеющиеся на судне фонари-аккумуляторники для продолжения наших археологических изысканий в этих «Копях царя Соломона»
Грелка весила килограмм сорок, Боря и Рома понесли её, взяв за встроенные в торцы ручки и при этом почему-то не особо радовались. Мы с боцманом по доброй традиции, чему я был весьма рад, остались на вахте у туннеля в густом полумраке и сырости морского грота. Причём выражение – «остались на вахте» было по моему не совсем верным при данных обстоятельствах. Здесь подошло бы больше – «встали на стрёме», поскольку наши действия более походили на шалости Али Бабы, взявшего по тихому на «гоп-стоп» пещеру Сорока Разбойников.
Долго ли коротко ли, но остались мы с Устинычем вдвоём. Сидели мы верхом на скамейке трофейной дрезины, как боцман вдруг забеспокоился. Не зря боцманов на флоте обижают в недобрые моменты кулаками, куркулями, каптёрщиками и завхозами. Последнее особенно верно, поскольку хороший боцман, он же и крепкий хозяин корабельного двора, запасливый и прижимистый. – «Сдаётся мне Вальдамир. что Владлен не всё в этой коробочке подчистил».
Тихо мурлыча:«Эх полным-полна моя коробочка…»и одновременно хищно принюхиваясь большим породистым носом, боцман, словно живой циркуль, одним шагом переместился с дрезины в её деревянный кузов. Он достал из широких ножен своего блеснувшего мощным лезвием «Медведя», сильным толчком отодвинул здоровенный ящик с хим. батареями и одним движением вспорол устилавшую пол кузова плотную парусину.
– «Ну-ка, ну-ка» пробормотал Устиныч и вытащил из образовавшейся дыры на свет, а вернее в полумрак божий небольшой очень похожий на посылочный фанерный ящик. Затем, так же, лишь слегка развернувшись, одним шагом вернулся на скамейку дрезины и поместив ящик на колени принялся вскрывать его ножом. Крышка полетела вниз и открылся слой пергаментной вощёной бумаги под которой лежала большая, яркая, явно рождественская открытка. На открытке красовались, белокурые арийские девочки-ангелочки в коротких шубках. Девочки сладко улыбались и звонили поднятыми над светлыми головками рождественскими колокольчиками. На обороте готическим шрифтом был напечатан поздравительный текст на фоне имперского орла со свастикой в когтистых лапах.
Под открыткой лежала деревянная плоская коробка, когда мы вскрыли её на нас пахнуло томным запахом сигарного табака. – «Кубинские, ручной работы, на бёдрах мулаток скатанные», уважительно произнёс Устиныч. Рядом с сигарами, в специальной нише находились – миниатюрный прибор для срезания кончиков сигар и изящная золотистая зажигалка, всё с тем же имперским орлом. Зажигалка была бензиновой, заправленной и вполне рабочей. Впрочем кубинские сигары меня не потрясли. Все вино-водочно-табачные отделы советских магазинов в те годы были заполнены этим роскошным товаром: Белинда, Ромео и Джульета, Гавана-Гранде.
Правда в Союзе ценителей этого сигарного великолепия было немного. Все знатоки и любители кубинских сигар ручной работы остались в отгородившихся экономической блокадой от острова Свободы, Соединённых Штатах. В дефиците были обычные сигареты с фильтром, разумеется не вьетнамские со вкусом подгоревшего риса или те-же кубинские из ароматного, но крепчайшего сигарного табака, а хотя бы болгарские, пригодные для курения.
Под коробкой сигар в картонных ячейках покоились шесть аристократически упакованных в соломку стеклянных, пузатеньких бутылок. О, это был мини-музей объединённый общим названием:«Французский Коньяк». Устиныч бережно, по одной, доставал бутылки и подсвечивая трофейной зажигалкой, вслух читал каждую этикетку, вернее аккуратно приклеенную к каждой бутылке аннотацию на немецком.
«Вальдамир,» – торжественным тоном декламировал боцман – «Позволь тебе представить, благородный Шабасс производства 1925 года. Этот Коньячный дом был основан в 1818 г. Жаном Батистом Шабассом из городка Сен-Жан-д'Анджели.
Далее. К вашему вниманию мягчайший Мартель – его символ ласточка, открывшая солнечную долину для виноградника в провинции Коньяк.
Прошу любить и жаловать – старейший из коньяков от коньячного дома Фрапэн известного с XIII века.
Курвуазье- любимый коньяк Напалеона III. Хеннеси- был обожаем королём Луи XVI и угоден русским императорам. И наконец, красавчик Реми Мартин. По своему мягкому шарму рекомендован к амурным свиданиям.
