Рафаэль Сабатини - Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь (сборник)
– Просперо, – вновь настойчиво спросила она, – что-нибудь не так?
– Не так? – Исполненный ненависти к себе, он выдавил бодрую улыбку. – Сейчас? С чего вдруг?
– Вы такой странный. Такой печальный. Такой… такой холодный.
– Не холодный. Нет. Не холодный, дорогая Джанна. Немного растерянный… и грустный. Повод печальный. Кроме того, – он обернулся и указал на неугомонную толпу, – мы здесь слишком на виду.
– Ах да, – согласилась она с легким вздохом. – Я не совсем так представляла нашу первую встречу. Но так хотел господин Андреа. – Она дотронулась до руки Просперо, отчего он весь затрепетал, и добавила: – Приходите ко мне завтра. Я покажу вам, какое великолепие создал Монторсоли в здешних садах. Тот сад, в котором мы с вами недолго пробыли вместе, – лишь бледная тень этого.
– Вы богохульствуете? Тот сад был моим Эдемом.
Ее лицо просветлело.
– Наконец-то я слышу голос моего Адама. Обратили ли вы внимание на мое платье, Просперо? Оно – копия того, которое было на мне, когда мы встретились впервые. Это был мой каприз – взять и появиться в таком же наряде сегодня. И я была рада видеть, что вы тоже в серебристой одежде. Будто бы на вас ливрея моего пажа. Приятное совпадение, мой Просперо.
Ее взгляд, полный нежности, ловил его взгляд, но тщетно: он отводил глаза, чтобы не дать ей заметить фальшь. Это и еще то, что он не ответил ей, снова заставило ее застыть. Она чувствовала в нем какую-то неуловимую перемену. И эти недобро сжатые страстные губы!
К ним подошел синьор Андреа, беззлобно ворча, что они-де побыли наедине достаточно долго и что гости хотели бы видеть их не позднее чем через четверть часа.
Это вмешательство в беседу принесло Просперо облегчение. Ему нужно было время, чтобы освоиться с положением, столь отличным от того, что он ожидал и в котором мог бы чувствовать себя на верху блаженства, не будь оно таким двусмысленным. Он пришел сюда, готовый к лицемерию, но только не по отношению к Джанне. Это лицемерие казалось ему чем-то чудовищным, и не только потому, что Просперо любил Джанну. Этот обман грозил запятнать ее светлую сияющую чистоту, заставившую его с первой встречи поклоняться ей. Кроме того, он и сам был вынужден прибегнуть к обману. И прибегнет еще не раз, если не расскажет Джанне всю правду, как бы омерзительна она ни была.
А Джанне придется прогнать его прочь, преисполнившись горького презрения. И не потому, что он враг, а потому, что враг вероломный. Все эти мысли пронеслись в его сознании, и Просперо подумал, что благородная Джанна, как и любой честный человек, неизбежно будет смотреть на него именно так. До сих пор он самодовольно судил о своем поступке как о проявлении проницательности человеком, ослепленным злобой и мстительностью. А теперь он вдруг как бы взглянул на себя честными глазами Джанны. Поняв, как она оценила бы его поступок, Просперо испытал потрясение. Ее глаза стали для него зеркалом истины, и в них он увидел свое отражение, причем под такой личиной, что его взяла оторопь. Тем не менее он должен сохранять эту личину, поскольку пока не нашел способа сбросить ее. Потому, несмотря на свой карикатурный облик, Просперо отправился занимать место на банкете в честь помолвки.
Вдоль украшенных фресками стен большого зала стояли два стола, соединенные в дальнем конце чертога третьим. Они составляли параллелограмм, внутри которого в ожидании сотен гостей сновали под командой главного камергера многочисленные слуги в красно-белых ливреях с вышитым на груди золотым орлом – гербом Дориа.
Во главе стола, между герцогиней и Джованной Марией, восседал сам Андреа Дориа, герцог Мельфийский; слева от Джованны Марии сидел Просперо, с тяжелым сердцем и притворной счастливой улыбкой, застывшей на губах. И речи его тоже были сплошным притворством, независимо от того, обращался ли он к Джанне или к напыщенному архиепископу Палермо, сидевшему по другую руку от него. Это было ужасно. Он попался в сети, расставленные им самим, и освобождение сулило ему лишь страдания.
Наутро Просперо ждало еще более суровое испытание. Он пришел, как велела ему Джанна, обозревать вместе с нею прекрасные творения Монторсоли на террасах сада. Он прекрасно понимал, что Джанна просто ищет предлог побыть с ним наедине и обсудить их собственную судьбу, а отнюдь не Монторсоли. Но более неприятной темы для Просперо сейчас просто не существовало. Мрачные раздумья, занявшие всю бессонную ночь, не приблизили его к разрешению затруднений. К счастью для Просперо, к ним присоединился синьор Дориа. Он подошел, когда они стояли возле громадной статуи Нептуна, напоминавшей самого Андреа. Адмирал был вежлив, любезен и еще более словоохотлив, чем обычно. Скупой как на похвалу, так и на осуждение, он на удивление долго расхваливал неаполитанскую эскадру. Нынче утром он посетил галеры Просперо и, хотя сам был профессионалом, все же немало подивился успехам Просперо в их усовершенствовании. Постройка, вооружение и оснащение эскадры были превосходны, и она могла существенно усилить флот перед походом против Хайр-эд‑Дина, о котором давно мечтает император. По словам Дориа, из Монако только что прибыла быстрая трирема с сообщением, что его величество должен быть в Генуе в субботу. Был уже четверг, но, к счастью, прием его величества уже подготовлен.
Веселый и любезный адмирал болтал почти без умолку, пока у Просперо не зародилось подозрение, что не ради этой болтовни присоединился он к ним. Наконец все побочные темы были исчерпаны, и он перешел собственно к делу. Погладив длинную седую бороду, Дориа прокашлялся и ринулся вперед.
– А теперь поговорим о вещах более созвучных вашим чувствам. У нас мало времени. Визит императора – это почти сигнал к отплытию. Через неделю или около того мы выйдем в море. И встает вопрос о вашем бракосочетании. Вам, понятное дело, не терпится. – И он улыбнулся им с высоты своего роста, дружелюбный сват-великан.
Просперо в замешательстве перевел взгляд на море. Джанна робко посмотрела на него и отвернулась. Воцарилось молчание.
– Идемте же, – поторопил герцог. – Пора подумать об этом. У вас должно быть свое мнение.
– О, да-да, – резковато ответил Просперо. – Но ведь намечен поход.
– Будьте уверены, он состоится, и, следовательно, надо спешить. – Герцог смотрел на них, опершись спиной о мраморную балюстраду, окаймлявшую террасу. – Полагаю, это не вызывает у вас неприятных чувств?
– Поспешность ни к чему, – немедленно возразил Просперо. Чувствуя удушающее отвращение к себе, он лгал, ибо видел во лжи единственный путь к спасению. – Пусть мое счастье не будет слишком скороспелым или быстротечным. Ведь впереди – поход.
– Вы уже говорили об этом. Что с того?
– Он чреват опасностью. – То была уловка, заранее заготовленная Просперо на случай, если бы его стали понуждать жениться немедленно. То, что он был вынужден пустить ее в ход, дабы отсрочить брак с Джанной, оказалось жестокой местью судьбы за этот отнюдь не добровольный обман. Будто подстрекаемый дьяволом, он продолжал: – А что, если я не вернусь? Жениться на вашей племяннице при наличии такой вероятности было бы несправедливо по отношению к ней, синьор.
Положив ладонь на руку Просперо, Джанна легко сказала:
– Не стоит принимать это во внимание. Я предпочла бы жить на этом свете как ваша вдова, а не как жена какого-нибудь другого человека.
Простодушие и прямота, прозвучавшие в ее речи, свидетельствовали одновременно и о силе духа этой женщины, и об утонченности ее души.
– Дорогая Джанна, ни один мужчина не достоин тех слов, которые вы сейчас произнесли.
Хотя бы в этом признании Просперо наконец-то оказался искренен.
– А что, если такой мужчина существует?
– Поймав вас на слове, я доказал бы, что не могу быть этим человеком.
– Лишь в том случае, если я сама не хотела бы оказаться пойманной.
– Даже и тогда. Я должен защищать вас от вас самой. – Поскольку эти слова звучали так благородно и возвышенно, он возненавидел себя пуще прежнего, оттого что произнес их.
– Ну и как теперь быть? – проворчал Дориа, переводя взгляд с Просперо на Джанну и обратно.
Женщина вздохнула и улыбнулась.
– Будет так, как хочет Просперо. Я не желаю перечить его решениям, если он убежден в их правильности.
При этих словах Просперо испытал боль сродни той, какую причиняет проворачивающееся в ране лезвие меча. Герцог, однако, не собирался уступать.
– Решения не становятся правильными, моя дорогая, лишь потому, что таковыми их считает Просперо. Я дал обществу понять, что свадьба состоится немедленно. Я полагаю, Просперо, что вам надлежит еще и похвалить мою племянницу за нетерпение.
– С тем большим восхищением я отношусь к ее сдержанности, – возразил Просперо, испытывая душевную муку из-за собственного лицемерия. – Пусть надежда на этот брак вдохновляет меня на высокие поступки, достойные награды. Поверьте мне, синьор, она сделает меня лучшим воином в этом походе.
