Ледокол - Рощин Валерий Георгиевич

— …138… 139…

Еремеев вошел в кают-компанию.

Внутри у дальней перегородки собралось несколько матросов, включая Тихонова. С ними также были Кукушкин, Зорькин, Беляев и еще два полярника. У всех в руках поблескивали стаканы со спиртным.

Компания обступила стоящий вплотную к перегородке игровой автомат «Морской бой». Уткнувшись в его перископ, боцман Цимбалистый крутил перископ и регулярно давил на гашетку. Остальные, наблюдая за сменявшимися в верхнем окошке цифрами, дружно скандировали:

— 147! 148! 149!..

— На рекорд идем! — воскликнул Беляев.

Старпом решительно протиснулся между веселящимися мужчинами и выдернул вилку автомата из розетки.

Издав последний звук, автомат затих. Зрители замерли.

Отпрянув от окуляров перископа, Цимбалистый недоуменно крутил головой.

— Вы чего тут устроили?! — грозным начальственным тоном справился Еремеев. — По судну объявлена экономия топлива, а вы…

Договорить он не успел. Сильными ручищами боцман схватил его за грудки и припер к автомату. К тому же рядом угрожающе зарычала Фрося.

— Товарищи… Товарищи!.. Я призываю к спокойствию! Мы все, так сказать, в одной лодке…

— Вот именно, что в одной, — встрял Беляев. — У человека сегодня день рождения! А он, между прочим, на этом рейсе здоровье подорвал!

Старший помощник попытался высвободиться из цепких рук боцмана, но безуспешно.

После чего промямлил:

— Да я в принципе не возражаю. Наоборот даже… Но вы же в курсе приказа Севченко о строжайшей экономии по судну. Топливо тратим только на обогрев и на пару часов освещения.

Беляев залпом допил содержимое стакана, поставил его на ближайший стол и заявил:

— Я, конечно, не моряк, но даже мне понятно, что самое поганое — сидеть и ждать. Предлагали же ему подорвать горючку и освободить судно!

— Да я и сам придерживаюсь того же мнения. И на собрании, если помните, предлагал действовать. Хотя бы ледовую разведку провел! Я на днях доложил капитану о починке вертолета, а ему хоть бы что!..

Зорькин хмыкнул:

— Сапог, он и есть сапог. Если из Ленинграда придет радиограмма с приказом разбить башку о пиллерс [6] — он разобьет, не задумываясь.

Цимбалистый отпустил Еремеева.

Присевший в начале конфликта за стол Тихонов, вдруг встал. Обведя присутствующих тяжелым взглядом, он выдавил:

— А может, к черту этого капитана?

Старпом оглянулся на хмурых моряков и полярников. И, неуверенно пожав плечами, промолчал…

Через минуту толпа бунтовщиков решительно двигалась в сторону капитанской каюты. Первым шел Тихонов. За его поясом торчала сигнальная ракетница.

В обычном, обывательском представлении о флоте Тихонов мало походил на матроса. Хотя бы в силу того, что недавно ему перевалило за 30, а выглядел он на все 36. Староват для сложившегося образа самого младшего «морского чина».

Он был высок и неплохо сложен. Белокож, и только лицо с шеей, да кисти рук покрывал ровный бронзовый загар. Светлые волосы перед выходом в рейс он всегда состригал почти наголо, оставляя лишь несколько миллиметров для того, «чтоб было, за что зацепиться шапке».

Опыта ему хватало — к своим 30 успел поработать и в Дальневосточном морском пароходстве, и походить по Северному морскому пути. Начинал с должности матроса второго класса. Потом стал трюмным, но «темное царство» быстро надоело, и он переучился на рулевого.

— Не работа, а сказка, — отзывался Тихонов о своей новой должности. — Стою, смотрю вперед или на стрелку компаса. Управляю судном, покручиваю штурвалом. В рубке чисто, просторно, светло. Красота!..

Поначалу рулевой Тихонов вполне устраивал комсостав: спокойный, грамотный, рассудительный, смекалистый. За пару лет на штурвале он так натаскался, что порой подсказывал вахтенному, как лучше и безопаснее пройти в узкости.

Но потом пришла беда — стал потихоньку прикладываться к спиртному, которого до определенного момента на дух не переносил.

Случилось в давние времена его теплоходу доставлять в бухту Эклипс, что у побережья Таймыра, груз, предназначенный для военных. Встали на якорь в миле от берега и начали возить тюки с ящиками судовыми мотоботами. Для этой авральной работы собрали всех свободных от вахты, включая Тихонова.

Во время очередного челночного рейса хлопнуло по борту высокой волной, и молодой рулевой оказался в ледяной воде. Благо глубина была небольшой, а до берега всего 200 метров.

Кое-как доплыл, а когда выбрался из воды — зуб на зуб не попадал. Вояки тут же налили стакан чистого спирта.

— Пей, салага, если не хочешь заболеть! — приказал офицер.

Он выпил, даже не ощутив вкуса. Потом согрелся у костра и отправился бережком на разгрузку.

В итоге действительно не заболел, но состояние после принятой на грудь дозы понравилось. Так и пристрастился.

Позже с пьянкой у Тихонова начались реальные проблемы, и дело дошло до списания на берег. Кое-как упросил начальника отдела кадров Приморского морского пароходства написать не совсем уж гибельную характеристику. Тот сжалился — сочинил нечто расплывчатое и невнятное.

С ней Тихонов приехал в Ленинград и долго обивал пороги Балтийского пароходства. Наконец, его взяли рулевым на ледокол «Михаил Громов», но Петров довольно быстро расколол пагубную слабость матроса. И, вызвав к себе в каюту, сказал:

— Мне плевать на то, что у тебя произошло во Владивостоке и за что списали на берег. Здесь ты получил шанс начать новую жизнь. Так воспользуйся им в полной мере и стань нормальным человеком. Я помогу и сделаю все, что от меня зависит. Но если ты сам не захочешь измениться — тебе не поможет никто, и в скором времени ты снова окажешься на берегу. И тогда уж, братец, пеняй на себя. Там без контроля и дисциплины ты просто погибнешь.

Несмотря на молодость, Петрова на судне уважали. Матрос крепко задумался, потом кивнул и негромко пообещал:

— Я постараюсь, Андрей Николаевич.

При всех своих недостатках слово Тихонов держать умел. И на протяжении последних четырех лет употреблял спиртное лишь по большим праздникам и в самых скромных количествах.

Севченко сидел за рабочим столом в передней половине капитанской каюты и колдовал над морской картой. Стол освещался единственной лампой. На столе стоял стакан с остывшим чаем.

Вначале Валентин Григорьевич отмерил от последней координатной точки «Новороссийска» пройденное им за сутки расстояние и сделал на карте новую отметку. Затем он собирался вычислить оставшуюся дистанцию до «Громова» и рассчитать время до встречи ледоколов.

Его работу прервал громкий и настойчивый стук в дверь.

— Войдите, — отозвался он.

В каюту ввалились Тихонов, Зорькин, Беляев. Остальные бунтовщики не поместились и застыли у порога.

— Это что еще за явление? — нахмурил брови капитан.

По заранее обговоренному плану никто вступать с ним в полемику не собирался. Тихонов по-хозяйски прошелся по рабочей зоне, осмотрелся.

— А неплохо капитан поживает. Четыре года хожу на «Громове», а в командирских хоромах еще не бывал.

Севченко насторожился, но виду не показал.

— Что это значит? — спокойно спросил он.

— Наверное, и паек дополнительный положен? Чтоб дрейфовалось веселее… — Тихонов уже осматривал капитанскую спальню.

— Вышел оттуда, матрос! В карцер захотел?!

— Товарищ капитан, вы это… арестованы, — кашлянул в кулак радист Зорькин. И, дернув телефонный провод, оборвал его.

Валентин Григорьевич глядел на происходящее с недоумением; в глазах закипала злоба, кулаки сжимались сами собой.

Из спальни вышел Тихонов, неся рюкзак.

— Вы посмотрите, сколько в портах нагреб! Он еще и спекулянт!.. — открыв рюкзак, рулевой матрос достал пачку испачканных авиационным маслом крохотных распашонок. Копируя интонацию Севченко, он съязвил: — Бардак развели, товарищ капитан!