Уходим завтра в море - Всеволожский Игорь Евгеньевич

И Протасов направился к своей койке.

Глава третья

ПОДГОТОВКА К ВЕЧЕРУ

Комсомольская организация училища взяла подготовку первомайского вечера в свои руки. Хор воспитанников всех классов с увлечением разучивал «Раскинулось море широко» и «Песню о Родине». Малышам крепко доставалось от Фрола, когда они заглядывались на птиц или на котов, разгуливающих по крышам, и начинали фальшивить. Бунчиков изображал «нанайскую борьбу». В другом конце зала Поприкашвили, сняв ботинки, в одних носках, скользил по полу, вертелся так, что в глазах рябило, потом медленно, плавно шел по кругу и вдруг перепрыгивал сразу через три стула. Довольный, раскрасневшийся, он говорил: «Вот как пляшут у нас в Зестафони!» Его двоюродный брат, артист, обещал достать грузинский костюм, кинжал и мягкие сапоги. У других тоже оказались таланты. Например, у Гордеенко, долговязого, молчаливого воспитанника, ничем раньше не выделявшегося. Он вдруг сгибался в три погибели, сморщивал лицо — и перед нами появлялся старик, торговавший орехами возле училища. Гордеенко очень похоже передразнивал Фрола и показывал встречу человека со свирепой собакой. «Ну, песинька, ну, песинька, ты меня, пожалуйста, не кусай!» уговаривал оробевший прохожий, а пес в ответ рычал и лаял. Корзинкин, толстый мальчик с румянцем во всю щеку, запоминал шестизначные числа и называл их в обратном порядке. Воспитанник младшего класса Милухин очень смешно рассказывал сказки.

А я по вечерам писал декорацию. На большом холсте появилось море, корабль с огоньком на клотике и луна, похожая на большую дыню. Добровольные помощники разводили краски.

— А почему мы не привлекли Авдеенко? — спросил Юра.

— А что будет он делать?

— Как «что»? Он играет на скрипке.

— Но где достать скрипку?

— Надо попросить адмирала.

Я, по правде сказать, сомневался, что из Олега может что-нибудь получиться. Только на днях я опросил его:

— Олег, неужели ты не хочешь летом поехать на флот?

— Я поеду.

— Нет, не поедешь.

— Поеду. Раз все поедут — и я.

— Поедут только отличники.

— Ну, чего я там не видал! — протянул Авдеенко.

— Мы пойдем в подводный поход. И в водолазных костюмах будем спускаться на дно. И грести научимся. И под парусами сходим, и на торпедном катере. А ты ничего не увидишь.

Он не ответил.

«Ничем его не прошибешь», — подумал я.

И вот как-то утром адмирал вызвал Юру и передал ему продолговатый лакированный ящик. На нем была надпись: «От студентов консерватории — нахимовцам». Юра сказал, чтобы я разыскал Авдеенко. Я нашел Олега в библиотеке. Авдеенко сдал книгу и вышел за мной.

— Тебя Девяткин зовет.

— Зачем?

— Дело есть.

Он посмотрел на меня недоверчиво, но пошел.

— Олег, разве ты не сыграешь на вечере? — спросил Юра.

— На чем? — удивился Олег.

— На скрипке.

— А где же скрипка?

Юра протянул Олегу футляр. Авдеенко натер смычок коричневым камешком и притронулся к струнам. Скрипка издала резкий звук. Олег взмахнул смычком, и мелодия полилась по кубрику.

— Что ты играл, Олег? — опросил Фрол.

— Чайковского.

— Вот на вечере и сыграй, — предложил Юра. — Эта скрипка — твоя.

— Моя?

Авдеенко никак не мог сообразить, в чем дело. А когда ему разъяснили, что сам адмирал разрешил отдать ему скрипку, — расчувствовался.

— А «Вечер на рейде» ты можешь, Олег? — опросил Фрол. (Впервые он назвал «маменькина сынка» по имени, просто Олегом.)

— Я не умею. Но если хочешь, я выучу.

— И ты можешь выучить все, что захочешь? — полюбопытствовал Фрол.

— Не очень трудное. Я мало учился.

— Дай мне попробовать.

Фрол попилил по струнам — скрипка взвизгнула. Он еще раз прошелся смычком — скрипка ужасающе взвыла…

— Ишь ты, не получается! — И Фрол отдал скрипку Олегу.

Глава четвертая

МАМА

Перед Первым мая адмирал вызвал Фрола.

— Вы, надеюсь, поняли, — спросил он, — почему вы так строго наказаны?

— Понял, товарищ адмирал. Я же флотский, и с меня вдвойне спрашивается.

— И вы — комсомолец, Живцов. Значит, с вас втройне спрашивается.

— Так точно! — согласился Фрол с адмиралом.

— Вы будущий офицер, Живцов, и вам будут доверены люди, которые захотят брать с вас пример. Я думаю, случившееся с вами послужит вам уроком.

— Так точно, товарищ адмирал, на всю жизнь!

— Я не запишу взыскания в ваше личное дело. Срок вашего наказания еще не истек, но разрешаю вам надеть ленточку и погоны. Ведь завтра у нас первомайский вечер…

Фрол пришел от адмирала растроганный. Вечером ему перед строем возвратили погоны. Он сжал их в руке и пришил сразу после поверки.

Вечер удался на славу. Зал был переполнен. В первом ряду сидели адмирал, командиры рот, воспитатели и преподаватели. Хор стройно спел «Раскинулось море широко». Малыши читали стихи. Вова Бунчиков всех насмешил «нанайской борьбой», и адмирал хлопал ему больше всех. Авдеенко сыграл «Вечер на рейде», а Юра исполнил на рояле маленькую веселую пьеску. Поприкашвили плясал «хоруми» в грузинском костюме. Гордеенко изображал то побитых фрицев, то посетителя зоопарка, разговаривающего с тигром, то человека, нарвавшегося в чужом дворе на собаку, то весь наш класс, отвечающий невыученный урок.

Адмирал сказал, что он всячески будет поощрять развитие наших талантов. А командир роты объявил, что послезавтра старший класс поедет на экскурсию в Гори.

Мы легли спать довольные и счастливые.

На другой день я был помощником дежурного по училищу — Кудряшова. После обеда я в дежурке рисовал корабли. Задребезжал звонок — часовой вызывал к подъезду. Подтянув ремень и чуть сдвинув на ухо бескозырку, как это требовалось училищным шиком, я неторопливо, стараясь шагать с достоинством, спустился к посетителю по широкому трапу. Возле часового стояла… мама!

— Разрешите мне повидаться… — начала она, обращаясь ко мне в полутьме. — Никиток! — узнала она меня. — Никиток, родной!

— Мама, — сказал я, удерживаясь, чтобы не кинуться к ней на шею, — я дежурю. Я попрошу разрешения — тебя впустят, меня подменят… ну и… тогда… мама моя, моя мамочка! — повторял я вполголоса и смотрел в ее похорошевшее от загара лицо, в ее синие глаза, глядевшие на меня в полусумраке училищного подъезда с такой любовью и нежностью… — Я сейчас, сию минуту!

С трудом сдерживаясь, чтобы не ринуться по трапу бегом, я поднялся в дежурную комнату. Кудряшов, насвистывая что-то очень веселое, рассматривал мои рисунки.

— Да вы, оказывается, настоящий художник, Рындин! — сказал он. — Вчера — декорация, а сегодня, гляди, — корабли.

— Товарищ старший лейтенант, — начал я докладывать, — просит разрешения повидаться с сыном… моя мама приехала!.. Что мне делать?

— Как «что делать»? Встречать, да встречать получше! Я освобождаю вас на два часа, воспитанник Рындин. Идите скорее к вашей маме и пригласите ее… пригласите в приемную. Возьмите ключ. Вам никто не помешает наговориться вдоволь. Давно не виделись?

— Целых полгода!

— Вы свободны. Идите!

Через несколько минут мы сидели с мамой в приемной. За широкими окнами желтел майский закат.

В раскрытое окно, словно приветствуя маму, карагач протянул зеленые ветви, — и тут уж я, удостоверившись, что дверь плотно прикрыта, покрыл поцелуями ее щеки и руки. Я уткнулся головой в ее колени, а она сетовала, что меня остригли так коротко, говорила, что я очень вырос и стал похож на отца. А я спешил рассказать обо всем — о том, что мы едем в Гори, что я комсомолец и мы летом поедем на флот. Я так много должен был рассказать ей, что хватило бы на неделю, но мама сообщила, что сегодня вечером уезжает. Завтра уходит корабль в Геленджик…

— В Геленджик? Ты в Геленджик едешь?

— Да, с библиотекой.

— Но ведь это так далеко, под Новороссийском! Мама! Мамочка!..

— Ну, милый, ну, успокойся… Ну, что ты! — гладила мама мой ершик. — Ты знаешь, я навестила Мираба и Стэллу. Они удивляются, что ты не приходишь. Там была Антонина…