Джек Лондон - Жемчужины Парлея
— Он пролежал три месяца в лазарете, — добавил капитан Уорфилд.
— Швырнул в лицо губернатору стакан с вином, с портовым доктором дрался на дуэли, избил своих слуг-туземцев, разнес вдребезги лазарет, переломал два ребра и одну ключицу санитару и удрал из больницы; побежал к своей шхуне с револьвером в каждой руке, издеваясь над начальником полиции и жандармами, пытавшимися его арестовать, и отплыл в Хикихохо. Говорят, что с тех пор он никогда не покидал острова.
— Это случилось пятнадцать лет назад, — прибавил судовой приказчик, — и с тех пор он не трогался с места.
— И все время собирал жемчуг, — сказал капитан. — Старик, конечно, помешан. Мороз по коже дерет. Он настоящий колдун.
— Это еще что такое? — спросил Малхолл.
— Он владычествует над погодой, по крайней мере так думают туземцы. Спросите хоть Таи-Хотаури. Ну-ка, Таи-Хотаури, как ты думаешь, что делает старик Парлей с погодой?
— Он все равно что великий демон погоды, — раздался ответ канака. — Я знаю. Он хочет большую бурю — делает большую бурю. Не хочет ветра — не приходит ветер.
— Настоящий старый колдун, — сказал Малхолл.
— Нехорош его жемчуг, нет счастья, — продолжал болтать Таи-Хотаури, зловеще покачивая головой. — Он говорит — он продает. Много шхун приходит. Тогда он делает большой шторм, всем конец, вы видите. Да. Все наши так говорят.
— Теперь как раз сезон ураганов, — мрачно усмехнулся капитан Уорфилд. — Туземцы в значительной степени правы. Что-то надвигается, и я был бы гораздо спокойнее, если бы «Малахини» была за тысячу миль отсюда.
— Да, он не совсем нормален, — резюмировал свой рассказ Гриф. — Я старался понять его точку зрения. Но у него в голове путаница. Восемнадцать лет все его мысли были направлены на Арманду. И теперь он очень часто воображает, что она жива и еще не вернулась из Франции. Это одна из причин, почему он так держится за свой жемчуг. Вместе с тем он ненавидит всех белых. Он не может забыть, что они убили ее, хотя часто забывает, что ее нет в живых! Алло! Куда же делся ваш ветер?
Над их головами безжизненно обвисли паруса; капитан Уорфилд возмущенно ворчал. Жара, и раньше нестерпимая, с прекращением ветра стала убийственной. Пот струился по лицам, и то один, то другой глубоко вздыхали, стараясь вобрать в себя побольше воздуха.
— Вот и снова подул — поворот на восемь румбов. На реи!
Канаки бросились исполнять приказания капитана. В течение пяти минут шхуна устойчиво держалась в проливе, даже преодолевала течение. Потом ветер снова стих. Через некоторое время он начал дуть в прежнем направлении и заставил моряков вновь переменить шкоты и тали.
— Вот идет «Нухива», — сказал Гриф. — Она пустила в ход свою машину. Смотрите, какая пена!
— Готово? — спросил капитан механика, португальца-метиса, голова и шея которого высовывались из небольшого люка, как раз перед рубкой; он вытирал пот с лица пучком грязной пакли.
— Есть, — ответил он.
— Ну, так пускайте ее в ход.
Механик скрылся в своей берлоге, и через минуту где-то внизу закашлял и засипел глушитель. Но шхуна все же отставала от катера. Маленький катер проходил три фута, в то время как она проходила два фута, и вскоре поравнялся с ней, потом перегнал ее. На его палубе были одни туземцы да стоявший у руля человек, который помахал им рукой и с насмешкой поздоровался, а затем попрощался.
— Это Нарий Эринг, — сказал Гриф Малхоллу. — Этот высокий парень у руля самый значительный и самый бесстыдный негодяй во всем Паумоту.
Пять минут спустя радостные крики канаков на «Малахини» заставили Грифа и его собеседников обратить внимание на «Нухиву». Ее машина испортилась, и шхуна «Малахини» догнала ее. Матросы на «Малахини» вскарабкались на реи и насмехались над катером, в то время как шхуна обгоняла его; маленький катер, накренившийся от ветра, несся назад по течению, словно собака, убегающая с костью в зубах.
— Машина-то наша какова! — похвалил машину Гриф, когда перед ними открылась лагуна, и курс был изменен, чтобы плыть прямо к стоянке.
Капитан Уорфилд был заметно польщен, хотя он проворчал только:
— Не беспокойтесь, она себя окупит.
«Малахини» вошла в самую гущу маленькой флотилии, прежде чем нашла место, куда опустить якорь.
— Здесь Айзекс на «Долли», — заметил Гриф, посылая рукой знаки приветствия. — А также и Питер Джи на «Роберте». Еще бы! Такая распродажа! А вот и Франчини на «Кактусе». Все скупщики собрались сюда. Старик Парлей может рассчитывать на хорошие цены.
— А они все еще не исправили своей машины, — злорадно буркнул капитан Уорфилд.
Он смотрел через лагуну в ту сторону, где сквозь редкие пальмы виднелись паруса «Нухивы».
IIДом Парлея представлял собой двухэтажную постройку из калифорнийского леса, крытую оцинкованным железом. По своим размерам он так мало соответствовал узкому кольцу атолла, что казался чудовищным корытом на узкой полосе песка. Как только «Малахини» стала на якорь, прибывшие на ней, соблюдая долг вежливости, отправились на берег. В большой комнате дома уже находились капитаны и скупщики с других судов, рассматривая жемчужины, предназначенные для завтрашнего аукциона. Слуги-паумотанцы, туземцы с Хикихохо и родственники хозяина сновали между приезжими, предлагая виски и абсент. Сам Парлей, болтая и насмешливо хихикая, прохаживался среди этого странного сборища. Он был теперь лишь тенью самого себя — сильного, высокого человека, каким он был когда-то. Глаза его глубоко ввалились и блестели лихорадочным огнем, щеки были впалы, и кожа на них была вся изрыта. Волосы на голове торчали седыми кустиками, усы и эспаньолка поредели.
— Черт побери! — пробормотал Малхолл себе под нос. — Да это настоящий длинноногий Наполеон Третий, только обгоревший, прокаленный, растрескавшийся от жары; к тому же он еще и в коросте. Неудивительно, что он держит голову набок. Приходится сохранять равновесие.
— Будет буря, — приветствовал старик Парлей Грифа. — Вы, вероятно, очень интересуетесь жемчугом, если решились выйти в такую погоду.
— Что же! За вашим жемчугом можно пойти в преисподнюю, — засмеялся в ответ, не смущаясь, Гриф и пробежал глазами по выставленному на столе жемчугу.
— Кое-кто уже совершил из-за него это путешествие, — загоготал старый Парлей. — Взгляните вот хоть на эту! — указал он на крупную превосходную жемчужину, величиной с небольшой грецкий орех, лежавшую отдельно на кусочке замши. — Мне предлагали за нее на Таити шестьдесят тысяч франков. Завтра мне дадут за нее еще больше, если покупателей не унесет буря. Эта жемчужина была найдена моим двоюродным братом по жене. Он был туземцем. Но он был и вором. Он ее спрятал, а она была моя. Его двоюродный брат, который был и моим двоюродным братом, — мы ведь все здесь родственники, — убил его из-за этой жемчужны и бежал на катере в Ноо-Нау. Я пустился за ним в погоню, но прежде чем я захватил его, вождь Ноо-Нау убил его из-за той же жемчужины. Да, немало людей погибло из-за выставленного на этом столе жемчуга. Прошу вас выпить, капитан. Ваше лицо мне что-то незнакомо. Скажите, вы еще новичок на наших островах?
