Альберто Васкес-Фигероа - Игуана
К такому выводу Оберлус пришел вовсе не в результате долгих размышлений; это было внутреннее убеждение, укоренившееся глубоко в подсознании, как итог жизни человека, который постоянно чувствовал себя изгоем.
Смерть Ласса, Жоржа, капитана Пертиньяса и даже гибель всей команды «Марии Александры» отозвались в душе Оберлуса не сильнее, чем смерть убитой им черепахи, выловленной акулы или кита, в которого он несколько лет назад всадил гарпун.
Он лучше и уважительнее относился к любому из старых самцов тюленей — и предпочитал его компанию на вершине утеса, — чем к кому-либо из людей, и уж, конечно, не променял бы жизнь одного на жизнь другого.
А все оттого, что в какой-то степени он чувствовал себя таким же обреченным на одиночество до смертного дня, как эти самцы — и это после того, как они были сильными, храбрыми и полновластными хозяевами собственной территории и гарема, где их власть была неоспоримой.
День за днем они вступали в схватку с самцами помоложе за обладание семьей, до тех пор, когда годы и усталость брали свое, и в конце концов они проигрывали свою извечную битву.
Начиная с этого самого момента, они совершали нелегкое восхождение на одну из вершин острова и располагались там, как бессменные впередсмотрящие на краю пропасти, наблюдая издали с грустью и смирением за тем, что было их царством, и за теми, кто были их семьей.
Они застывали неподвижно, словно живые статуи, и так проходили недели, а то и месяцы, пока их жировой слой не истощался, и тогда они бросались в пропасть, исполняя самоубийственное сальто.
Если они выживали, то утоляли голод, быстро толстели и возобновляли свое медленное восхождение к вершине, где снова ожидали часа для нового прыжка.
Однажды на рассвете — почти всегда это случалось на рассвете — они склоняли голову на грудь и спокойно встречали смерть.
Через месяц Оберлус подходил к мертвому животному, чтобы вытащить длинные клыки, изогнутые и заостренные; когда-то, еще до того, как он научился читать, он часами старательно занимался резьбой, чтобы развеять скуку.
Эти старики самцы — с их скверным характером и капризностью, неописуемой гордостью и терпеливостью в страдании — несколько лет подряд составляли ему компанию, и поэтому они казались ему более заслуживающими уважения и привязанности, чем любой человек, способный говорить, думать — и презирать его.
Пришлось ждать три месяца, прежде чем ему представился случай — темной безлунной ночью, когда низкие облака скрыли звезды; ночью, когда нельзя было ничего разглядеть, даже самые высокие кактусы, на расстоянии полдюжины метров, но когда вдали наконец появились огни корабля.
Он долго всматривался в ночь с помощью тяжелой подзорной трубы, пытаясь составить представление о том, огни корабля какого типа горели вдали, а затем применил на практике метод испанского капитана: зажег два немудреных факела, которые прикрепил к концам длинного шеста.
Затем он прошелся по западному берегу, покачивая шест на плечах вверх и вниз, так чтобы внимательный впередсмотрящий мог предположить, что на некотором удалении впереди идет какое-то не очень большое судно.
Если тот, кто ведет корабль, знает, что судно находится вблизи Галапагосского архипелага, а значит, рискует налететь на один из островов, естественно предположить, что его успокоит присутствие корабля, идущего впереди, по тому же маршруту, и он предпочтет ориентироваться по его огням, сделав вывод: раз те горят — стало быть, впереди опасности нет.
Когда же он поймет, что это ловушка, уже будет слишком поздно, и корабль врежется в берег или налетит на рифы вблизи острова, после чего затонет.
Впрочем, то ли капитану корабля был известен трюк галисийских пиратов, то ли он был совершенно уверен в том, каким курсом ему надлежало следовать, так как он, похоже не обратив внимания на огни Оберлуса, направил корабль на юг, оставив выступающую часть обрывистого берега острова Худ на расстоянии многих миль по левому борту.
Только перед рассветом разочарованный, злой Игуана Оберлус, валившийся с ног от усталости, сбросил свою ношу, потушил факелы и удалился в свою пещеру, проклиная Алонсо Пертиньяса вместе с его небылицами.
Несмотря на это, в глубине души он был убежден, что метод должен сработать и у него нет причин винить старого капитана в первой неудаче.
Необходимо терпение и время.
И то, и другое у него есть.
Благодаря выдержке его старания увенчались успехом с четвертой попытки: старое португальское грузовое судно «Риу-Бранку», за два месяца до того поднявшее якорь в Рио-де-Жанейро и направлявшееся в китайские колонии, треснуло, точно орех, сев на мель с юго-восточной стороны острова, и затонуло за считаные минуты.
Всего лишь пять членов команды умели плавать, и они с трудом добрались до берега. Оберлус сначала оглушил троих из них, первыми достигших берега — они потеряли сознание, — и тут же всадил нож в двух других, не дав им возможности ступить на землю. Пять пленников за раз показалось ему чересчур для одного «улова», да к тому же у него не хватало цепей, чтобы их сковать. Три — подходящее число, с тремя, он чувствовал, он справится без проблем.
Хотя приливы на острове никогда особенно не ощущались, незадолго до полудня вода освободила «Риу-Бранку» из западни камней, а волны и сильное течение прибили корабль боком к берегу, где он и остался, пуская носом воду, вытекающую из огромной пробоины.
У Игуаны Оберлуса никогда не было такого количества вещей. Неожиданно — а все благодаря собственной изобретательности — он стал богачом.
Съестные припасы, книги, мебель, одежда, деньги, морские карты, тарелки, кастрюли, столовые приборы, оружие и даже две небольшие пушки оказались в его распоряжении. Однако потребовалась целая неделя напряженных усилий пяти его пленников, чтобы втащить пушки на самую высокую часть острова.
Он разместил их там, нацелив на вход в бухту, как следует замаскировал — и испытал гордость. Две пушки означали укрепление его «королевства», они давали ему возможность утвердить власть над своими людьми и не подпустить к своим берегам непрошеных гостей.
Худ, в прошлом убежище морских птиц, начал превращаться в важное место, которое остальной мир должен будет научиться бояться и уважать.
Он проверил огневые возможности своей крохотной личной батареи, позабавившись зрелищем переполоха, вызванного выстрелами в колонии фрегатов, альбатросов, пеликанов и олушей, которые тут же в панике взмыли ввысь, заслонив небо, крича и испражняясь. Это было грандиозно — стать обладателем стольких сокровищ, двух пушек и пяти человек и свысока наблюдать за пленниками в подзорную трубу.
