Владимир Гораль - Приключения моряка Паганеля. Завещание Верманда Варда
Тут включает он рацию коротковолновую и вызывает кого-то. Ты, Рони-ааккияк, говорит он мне, разомнись пока минут десять пока мой брат-инук не подъедет. Вышел я из вездехода, поразмяться и вправду стоило, растрясло меня порядком с непривычки. Прохаживаюсь, жду когда послышится шум двигателя того на чём это брат Миника подъехать должен. И тут на тебе – тишина полная и в этой тишине появляется на вершине ближайшего ледяного бархана какие-то косматые тени, затем доносится возглас, на высокой такой ноте, почти визг – Унаие!!! Юк! Юк! Юк!
Тени эти превращаются в запряжённую веером собачью упряжку и летят вниз по снежному насту, следом взлетают над вершиной бархана длинные нарты, красиво приземляются и вся эта гренландская экзотика натурально прёт на меня со скоростью выше собачьего визга. Признаться честно, струхнул я малость от неожиданности, да и дежавю какое то. У них, что в Гренландии, такое своеобразное чувство юмора – живых людей наездом пугать?
То понимаешь родным «Москвичём» давят, то экзотикой этой собачьей. И что потом на моей могилке напишут: «Здесь покоится боцман Друзь, героически погибший под собачками». Ну братец этот на нартах в двух метрах от меня притормаживает своих гренландских хаски-киммеков[3], а нарты по инерции вылетают вперёд и разворачиваясь кормой останавливаются прямо возле носков моих унт. Семейное это у них с Миником, что ли?
Потёрлись братья-ааккияки носами. Миник родственника представил, Нанок его звали – медведь значит(везёт мне на медведей) Парень и вправду крупный для эскимоса, гренландца то есть, широкий такой, коренастый и одет уже совсем по местному в собачьих унтах. в штанах из тюленьей шкуры и в парке из волчьего меха с капюшоном.
Парень этот, Нанок на иностранных языках не говорил, разве-что по датски, а я к тому времени ужу десятка три слов на их языке освоил, пока в пути были с Миником. Я на лайку показываю и говорю – киммек, собака значит, а Нанок этот смеётся-заливается, ну как дите малое. Ну как же носатый да усатый великан-чужак на человеческом-калааллит языке говорить пытается. Ну это как если бы тюлень у старика-эскимоса трубку покурить попросил. А я люблю когда дети смеются, искренне так, светло, ну как Нанок этот. Тогда я и выдал простенькую конструкцию из трех слов: «Киммек ааккияк инук», что-то вроде: «Собака друг человека». Нанок тут прямо в полное восхищение пришёл, подбежал к Минеку, лопочет что-то по своему, по калааллитски. Минек улыбается, переводит – Нанок мол говорит ты талантливый человек, поэт, так песни слагать только наш дед Иннек умел, а ты всего несколько слов знаешь, а уже песню сложил: «Киммек ааккияк инук», красиво однако. Я улыбнулся и говорю, то ли ещё будет братья-инуки, друзья-человеки.
– «Устиныч, подъём! Паганель, не спи – замёрзнешь!» (тогда это была ещё свежая шутка) К нам на верхотуру скального навеса вскарабкался Рома – один из тройки моряков-скалолазов, двумя часами ранее покоривших грозные отвесные уступы Медвежьего крыла. К его широкому брезентовому поясу была прикреплена верхняя часть бросательного конца с небольшим грузилом-набалдашником для удобства и прицельной точности в полёте при швартовных операциях.
Нижняя свободная часть бросательного принайтовывалась(привязывалась) простым морским узлом к бухте(петле) тяжёлого и толстого швартовного троса. Передняя часть утяжеленная на конце влетала на причал или борт другого судна и там попадала в руки швартовной команде, которая с его помощью вытягивала швартовный конец и крепила его на кнехт – причальную или швартовную тумбу, как правило в виде двух металлических столбиков-тумб со шляпами, удерживающих закреплённый восьмёркой швартов.
– «А чего снизу не подали то?» – поинтересовался Устиныч. Подали бы, мы бы приняли. – «Так с тобой же Паганель, заёрничал Рома. Вот он грузилом в лоб бросательный бы и принял, при его талантах да ловкости, к бабке не ходи… Да ладно Паганюха, не журись, шутка. Там внизу по любому дура железная – прожектор в центнер не меньше весом, мы его ветошью и брезентом обмотали, чтобы не помять, хоть стекло под колпаком решётки железной, а поднимать надо осторожно, медленно – вещь хрупкая, как пианино. Вот втроём и потащим потихоньку».
«Ты поучи жену щи варить, грузчик из мебельного» – проворчал боцман. «По скалам прыгаешь ловко, что твой архар гималайский, а во всём остальном ты для меня салабон, не лучше Паганеля, ущучил солдат вчерашний? Вирай давай!» Поставив таким образом чересчур самонадеянного матроса на место Устиныч принялся помогать нам с притихшим Романом поднимать тяжелый, даром, что малый прожектор, который часом ранее был по распоряжению капитана временно демонтирован с верхнего мостика. Всё таки, что не говори, а боцман наш был одарён не только интеллектуально, но и физически. Я всегда завидовал силачам, думалось, насколько же им легче и приятнее жить, поскольку сам, увы, талантами и в этой сфере природой наделён не был.
Уже минут через двадцать многострадальный прожектор, а заодно и сто пятидесяти метровый силовой кабель электропитания были подняты и подтащены к пещере и всё это по большей части усилиями самого боцмана, который разогревшись в работе, демонстрировал, что называется бычью силу. Посильно помогал ему Роман, тоже парень не хилый. Я же к концу действа вымотался настолько(поскольку старался как мог – народ между прочим не обманешь, а филонов нигде не уважают), что дышал как паровоз под парами и старался не дуть на свежеприобретённые на ладонях мозоли.
Ещё через час добрая треть экипажа, включая капитана, старшину Семёна и активную группу поддержки деловито сновала в акватории пещеры. Прожектор был внесён внутрь и установлен на станину у края пропасти, для страховки его закрепили тросами за вбитые в скалу скобы. Капитан Владлен Георгиевич, торжественно, словно директор Цирка открывающий новый умопомрачительный аттракцион, торжественно взмахнул рукой и прокричал наружу из пещеры: «Врубай!» Слегка засветились и стали всё мощнее разгораться нити накаливания галогенной лампы мощного морского прожектора, способного пробить своим лучом мглу и туман в открытом море.
Расчёт опытного моряка Владлена оказался верен, тьма вокруг сгинула, испугавшись принесённого людьми в пещеру маленького Солнца. Мы находились, как бы, в горловине гигантского скального колодца, расширяющегося вниз наподобие бутылочного горлышка. В метрах сорока ниже антрацитно поблёскивала гладкая поверхность морской воды. Это был гигантский островной грот, внешне по странной и ироничной прихоти природы весьма напоминавший грот из довоенного детского фильма «Таинственный остров».
