Георгий Владимов - Три минуты молчания
Крайнее окно в рубке было опущено, вахтенный штурман — третий мурлыкал чего-то и кутался в доху. Смотрел на звезды. А кто на руле — я не узнал, он снизу был освещен, из компаса, подбородок и ноздри в огне.
Я вдруг забацал сапожищами — черт знает с какой стати, — запел гнусаво:
Теплоход в дальний рейс уп-плыва-а-ет…
Не уйти никуда от пр-р-ра-тя-нут-тых рук!
У л-люб-бви берегов не быв-ва-ает,
А у ллюб-бви и-не быв-вает р-р-разлук!
Штурман зачертыхался, врубил прожектор и жарил меня в спину, пока я не смылся в кап. А все-таки поднял я ему настроение, будет о чем посвистеть с рулевым.
В обоих кубриках не спали еще. У соседей пиликала гармошка: "И только одна ты, одна виновата…" Я хотел зайти — да там этот Ребров, бондарь, лучше на его территорию не заходить — пошел сразу в наш. Тут были дела серьезные — Шурка Чмырев с Серегой Фирстовым сидели за картами. Дрифтер всей тушей ерзал по лавке, заглядывал то к одному, то к другому и хлопал себя по ляжкам. Истомился от раздвоения личности — игра еще на равных шла, а он всегда за того, кто выигрывает.
Увидел меня — потянул носом.
— Ах! — говорит. — Коньячком запахло. Заходи, Сеня, быстрей и дверь закрой, а то жалко — развеет.
Шурка с Серегой подняли головы, поглядели затуманенным взором и снова в карты.
— Сколько ж там звездочек-то было? — спросил дрифтер. — Три или пять?
— Там уже ни одной.
Он вздохнул горестно.
— Жалко, я с кепом блат не завел. Хорошо бывает к начальству в гости зайти.
Я стал снимать куртку, и тут выпала книжка. Я и забыл, что она под поясом. Он сразу на нее кинулся.
— "Судовые двигатели". Ай, Сеня! Переквалифицироваться решил. По пьянке или всерьез?
— Дай сюда.
Но у него отнимешь, он уж ее за спину упрятал. Я полез в койку. Там зажег плафончик и задернул занавеску. Тут же он ее отдернул. Засопел над ухом.
— Сень, подыши на меня. Что ж ты, эгоист такой, от общества укрываешься?
Невозможно на него озлиться. Я дохнул — он замурлыкал, зажмурился.
— Ах, какая жизнь настала! А за чей счет пьете, Сеня? Ты «деду» ставишь или он тебе? Я вот думаю — какой ему резон бича захмеливать?
— Отлипни! — сказал ему Шурка. — Ты сам крохобор, так тебе за всю биографию никто чекушки не выставит. А ты, земеля, чего стесняешься, двинь ему по клыкам.
— Играй, — сказал Серега.
Дрифтеру стало скучно. Отдал мне книжку.
— Читай, Сеня, грызи науку. Зато уж потом! Галстук нацепил и лежи в каютке, ножки кверху, за тебя машина уродуется.
— Механики, они тоже для чего-то вахту стоят, — сказал Шурка.
— Конечно, не при коммунизме живем, надо ж хоть пальцем пошевелить. Маслица подлить, на манометр поглядеть. Но это только «уход» называется, а не «работа».
Шурка засмеялся.
— А механиков послушаешь — лучше палубной работы на всем пароходе нету. Палубные чем дышат? Диким воздухом. А механики? Соляркой, маслом горелым…
— Повару хорошо. С "юношей", — Васька Буров высказался. — Они у плиты греются. В любой час пожрать могут.
— А еще лучше радисту, — сказал Митрохин. — У него каюта отдельная на «голубятнике». Кто его там проверит — работает он или сачкует.
Дрифтер спросил у него:
— Азбуку Морзе надо знать или не надо? Ты ее когда-нибудь выучишь, заразу? Или — в передатчике разобраться. Лучше всего штурманом. Вахту отстоял и лежи.
— Тогда уж лучше кепу, — сказал Шурка.
— Башка! Кеп за все отвечает. И за улов, и за аморальное разложение. И чтоб ты за борт не упал "по собственному желанию". Кеп рыбу ищет. А механики со штурманами — это уж точно, бездельники.
— Голова у тебя! — сказал Шурка. — Непонятно, зачем ты дрифмейстером ходишь. Почему не механиком.
Дрифтер почесал в затылке, вздохнул.
— Так уж мне больше нравится. Я человек трудящийся.
— А я думал…
— Ты не думай, — сказал Серега. — Ты играй.
Дрифтер опять к ним подсел. А я открыл книжку: "Судовые двигатели служат основным или вспомогательным средством… Подразделяются на… Топливом для них являются…"
— Тишина, — дрифтер прошептал, — читает!
Но я уже не читал, а смотрел в подволок — у меня над самым лицом. Потом я ее закрыл аккуратно и положил под подушку. А вынул другую — Ричарда Олдингтона, «Рассказы». Я прочел один, начал второй, но как-то он меня не забрал, этот Ричард Олдингтон. Все какие-то рассуждения были, а дела не было. Сдуру я его взял. В судовой библиотеке у нас книжек восемьдесят, и каждый, конечно, хватает себе какую потолще. Чтобы уж весь рейс одну читать. Разновесов не любят: все, говорят, в башке перемешивается, кто за кого замуж вышел. Я тоже себе не тоненькую отхватил, но я-то у этого Ричарда Олдингтона читал одну вещь, "Все люди враги", так вот то действительно была вещь. Давно я ее читал, еще на крейсере. Командир первой башни мне посоветовал. "Зачти, говорит, эту вещицу. Похабели, тут, правда, много, но, знаешь — дергает!" Я зачел и не оторвался. Только там конец, по-моему, испорчен. Так хорошо у них все начиналось, у этого парня, главного героя, с этой женщиной; и так тревожно за них; чуть не плачешь, когда война и они расстаются, даже забыли друг про друга. А вот когда они снова встречаются, с такими трудами, да после всего, что каждый из них пережил, тут и пошла бодяга — все он ей покупает, какие-то шмотки; ничего ему, видите ли, для нее не жалко, и в чем-то они все время извиняются друг перед другом. Говорить им, наверно, не о чем. И жить вместе ни к чему. Лучше бы им теперь расстаться по-хорошему. Или, может быть, лучше было этому Ричарду Олдингтону тут и оборвать, где они только-только встретились. Ну, может, я не так все понял. Но неужели они тоже стали врагами?.. Командир первой башни со мной не согласился. Но оказалось, он ее не дочитал.
Эти «Рассказы» я тоже отложил. Перевернулся, свесил голову через бортик. Подо мною Васька Буров уткнулся в какой-то талмуд — оттуда лишь бороденка его торчала и шевелилась.
— Васька, ты чего читаешь?
— Не знаю, Сень. Заглавие оторвано.
— А стоющая литература?
— Что ты! — он мне улыбнулся блаженно, показал реденькие зубы. — Одна Оксана чего стоит!
Салаги, сбросивши сапоги, уселись на нижнюю, Димкину, койку разучивали узел. Как я понял — "морскую любовь". Наверное, дрифтер им показал. Чтоб загладить конфликт. Это вяжется шлагов двадцать или тридцать, есть разные варианты, кажется — вовек не распутаешь, но — тянешь за оба конца, и он весь отдается. Тоже есть чем заняться.
А чего наш чокнутый делал, Митрохин? Авоську сплетал из серой прядины. Безо всякого там крючка, без спиц, одними пальцами. Это он рано еще начал, ближе к порту и другие начнут их плести. Зачем, вы спросите? Не знаю, его ведь учили маты плести, концы сплеснивать — куда же это все денется? В порту он эту авоську жене подарит или теще, они ее назавтра же выкинут и купят в магазине капроновую, цветную. Копеек десять это будет стоить.
