Алекс Белов - Зелёные Созвездия
Я не говорил Володьке, что насекомое ползало по коленке, но видимо он умеет глубоко чувствовать сущности и в состоянии прочесть меня как книгу. Опять же, не уверен, что он слышит мысли.
— И всё равно, не пойму, почему животные не говорят? — задумчиво жму губами я. — Они же являются отдельной формой?
— Вообще, разума всего два. Природный и человеческий, — говорит Володька. — А виноват во всём углерод.
— Что это? — хмурюсь я.
— Вещество, которое входит только в живые формы. В животных, в людей. Поначалу Природа была одна. Она делила своё тело на части. Растения, воду, воздух. Это вот то самое, что называется природной сущностью. Потом Природа решила добавить в своих детей углерод. Ну как решила. Сложно применить это слово к Природе. Скорее, это было ей необходимо для эволюции. Тогда она начала пробовать различные формы жизни с добавлением углерода. Конечно же, сразу ничего не вышло. Она перепробовала массу форм тел, массу размеров. В итоге остановилась на человеческой, решив, что это наилучшая форма для передачи своего разума. Так она создала чужую форму и вдохнула в неё жизнь. А все свои эксперименты, то есть животных, оставила в виде промежуточной формы. Разума у них нет. Есть только конкретные цели и задачи. Они прекрасные проводники Природы и её беспрекословные слуги. Они и проводят черту между чужой и природной формой. Наверное, Природа и не думала, что люди — её создания — совсем разучатся её слушать.
Некоторое время я думаю, с содроганием погружаясь в историю сотворения мира, которую имеют право знать только избранные. Потом я ложусь щекой на колено и смотрю на вовкин профиль. Влага с кепки, в которой я плавал, закапала на уже подсохшие ступни.
— И всё-таки, как классно, что ты меня нашёл, — говорю я.
Володька поворачивается и смотрит на меня мудрыми изумрудными глазами, в которых отображается вся Природа. Он молчит, и лишь открыто улыбается.
— И много нас таких? — затаив дыхание, шепчу я.
— Много, — подмигивает Володька. — Очень много.
Глава пятая Пять уровней
Потекли размеренные дни, если моё новое состояние можно было, конечно, назвать размеренным. Я всё больше и больше сливался с Природой. Ранее в ней пугала каждая неизвестность, собственно, как и любого человека: хищник, страшное насекомое, катаклизмы. А теперь с каждым днём, с каждым часом я убеждался, что любая природная причуда, способная причинить мне вред, будет обходить меня стороной. Я могу зайти в клетку ко льву, и тот не полакомится мной. Я мог спать на муравейнике или под деревом, кишащим энцефалитными клещами, и ни один из них не вопьётся в мою плоть. И даже мог предсказать любой тайфун или цунами, чтобы обойти это место окольными путями. Чёрт возьми, я неуязвим. Как это заводит!
В школе не раз рассказывали, как кто-то из старшеклассников или даже ребята моего возраста, входили в преступные группировки. И самым главным фактором такого поступка является жажда принадлежать части какой-то мощной власти, которая кажется несокрушимой. Я никогда не понимал такое желание до недавнего момента. Не скажу, что индивидуальность, эксклюзивность, которой я теперь обладал, породили во мне гордость, но и утверждать обратное — ложь. Да, я чуточку гордился, но это чувство обходило другое, которое я не могу выразить словами. Чувство целостности, умиротворённости. И, наверное, повторюсь, осознание неотъемлемости невероятной Силы, которой не сможет противостоять ни одна глупая преступная группировка. И это я, я и только я. Ни один мой одноклассник не способен ощутить подобное.
Я не ел запрещённые продукты, или, как говорил Володька, продукты, которые достаются людям со смертью и болью. Сначала боялся, что голод даст о себе знать. В первую ночь, после знакомства с Володькой, даже посетила маленькая депрессия, в голове крутились мысли, будто я теперь недочеловек. Вот поедет семья на барбекю, начнёт жарить сочную говядину, а я даже откусить её не смогу. Словно жалкий отщепенец. Но потом привык, ведь человек быстро бросает занятие, которое доставляет ему дискомфорт. Да-да, именно о дискомфорте я и говорю. Как-то вечером бабушка жарила свинину, и от запаха мяса со специями, разливающегося по дому, я испытал дикую тошноту. Словно находился в жутком морге и нюхал разлагающиеся трупы. Даже провёл некоторое время на балконе, чтобы полегчало. После подобного на мясо даже не смотришь.
В тот вечер мама за ужином уговаривала съесть хоть кусочек, попробовать испытать мой желудок, который, быть может, уже прошёл. Я отказывался, пока дедушка, молчавший до этого и придумывавший отговорку, не сказал:
— Ну чего ты его мучаешь? Не хочет ребёнок.
С каждым днём я чувствовал приближение серьёзного разговора. Я, конечно, мог бы и дальше ничего не объяснять и есть только то, что захочу, но одно дело, когда мама думает, будто это твоя причуда и так оно и есть, а другое — когда ты лжёшь, прикрываясь несварением желудка. К тому же, однажды подобная отговорка могла лопнуть как мыльный пузырь, если бы мама сама взялась за готовку. Приготовила бы мне овощной салатик из лучших побуждений, а я бы не стал есть. Она бы спросила, почему я так поступаю, ведь в салате нет мяса. И что мне ответить? Правду? Потому что в салате лук и капуста? Тогда последовало бы ещё больше вопросов. Благо, готовила только бабушка и клала в мою еду исключительно те продукты, которые я заказывал.
Хорошо, что маме сейчас было не до моего рациона. К концу третьего заезда в одном детском лагере на окраине, коих вокруг рассыпано как тополиного пуха в июле, её попросили рассказать детям об основах геологии. Наверное, руководители посчитали эту тему интересной, да и лагерь был каким-то тематическим, и знакомая у мамы там работала. Вот мама и углубилась в составление конспектов.
Однажды вечером, влекомый желанием рассказать правду, я вошёл к маме в комнату, когда та рассматривала какую-то книгу и подчёркивала нужные строки в ней.
Я начал издалека, спросив, что делать с моим несварением. Мама отложила книгу и сняла очки. В свете ночника, что горел на столе, она показалась мне очень красивой. За последними событиями я совсем перестал замечать людей, особенно близких.
Она говорила всякую ерунду, и ни один её совет ко мне не подходил. Я не мог пробовать понемногу и увеличивать дозы, но всё равно тянул разговор, как кота за хвост, потому что мне было хорошо рядом с любимым человеком. И вдруг я предлагаю: а пошли посидим на крыше.
Мама лукаво улыбнулась и согласилась. Мы поднялись с ней по кривенькой лестнице на моём балконе и сели на черепицу спиной к Каштану. Я был уверен, что моя мама должна услышать Природу. Ведь это она меня родила! Значит и у неё должен быть этот талант.
