Константин Бадигин - Покорители студеных морей. Ключи от заколдованного замка
Стрелецкая башня, где находился Труфан Федорович, располагалась как раз на остром конце утюга. Это была главная башня северной твердыни, расположенная на остром мысу, образовавшемся при слиянии рек Ладожки и Волхова.
Амосов и его провожатый, веселый сотник Захарий, прошли мимо дозорного и спустились по каменным ступеням в средний этаж башни. С трудом приоткрыв дубовую дверь, они узким сводчатым ходом вышли на крепостную стену.
Стена, как и башня, была покрыта почерневшим от времени двухвершковым дубовым тесом. Через каждые десять шагов встречались костры, приготовленные на случай нападения врага, с медными котлами на треногах, наполненными смолой. По стенам хранилось аккуратно сложенное оружие: пики, рогатины, бердыши, топоры, колчаны со стрелами, луки.
— На всех оружия хватит, хоть со всей округи народ сбежится! — с гордостью сказал Захарий. — У нас и пушки есть, — добавил он, — и зелья запас немалый.
— Богатая крепость, спору нет, — согласился Амосов, поглядывая то на длинномерные мечи и острые наконечники копий, то на неприступную толщу стен.
Немного не доходя до Воротной башни, часть плит на стене оказалась вывороченными и лежали в стороне — производился ремонт и достройка крепости.
Амосов с интересом смотрел на дикие камни–валуны, среди которых попадались довольно крупные — более полусажени в поперечнике.
Залитые отличным известковым раствором, ничуть не уступавшим крепости камня, эти валуны составляли основной материал, из которого складывалась громада стен и башен.
Но это не всё: снаружи крепость была облицована толстыми плитами из тесаного камня, этими же плитами выкладывались и своды.
Мореход мысленно подсчитал, сколько нужно было вложить сил, чтобы построить эту твердыню, сколько нужно было людей, чтобы доставить по бездорожью весь материал на место, и сколько тяжелого труда, чтобы втащить наверх каменные глыбы при постройке стен и башен!
У входа во вторую башню Амосов выглянул в бойницу.
Внизу он увидел речку Ладожку, большой деревянный мост, соединяющий ее берега, толпу посадских жителей на торгу у моста.
Немного далее, за последними строениями посада, виднелись купола Успенского монастыря.
Вверх по Ладожке, за большим мостом, был еще один мост, а за ним река, заметно расширяясь, образовывала заводь, в которой стояли многочисленные корабли.
У берега рядом с Воротной башней стоял только что прибывший карбас, около которого собрались ладожане. Гребцы с ними о чем–то с жаром разговаривали.
Послышались удары в бубен, загудели трубы.
Из ворот башни вышла группа людей: несколько музыкантов и воинов в доспехах.
Амосов вопросительно посмотрел на своего проводника.
— Охочих людей на рать кличут. Видать, свеев воевать будем, — объяснил Захарий. — Потому и в бубен бьют, и в трубы играют.
* * *
Амосов уже давно возвратился в уютные хоромы посадника, а с рыночной площади все еще слышалась ратная музыка, которая заглушалась криками взбудораженных горожан.
Хозяин долго молчал и хмурился, что–то соображая, потом, будто вспомнив, посмотрел в угол. Там, на скамье, покрытой черным сукном, стоял небольшой ларец темно–зеленого цвета, перетянутый железными полосами.
— Ну–ка глянь, Труфан Федорович.
И посадник нагнулся с ключом над шкатулкой. Звякнул замок, со звоном открылась крышка; кипарисовый ларчик внутри был разделен перегородкой пополам и оклеен атласным шелком. В одной половине ларчика хозяин держал драгоценности, а в другой хранились документы.
— Вот… — Боярин вынул из шкатулки пергаментный свиток.
На пожелтевшей от времени коже Амосов увидел чертеж Ладожской крепости. Он с любопытством принялся разглядывать линии и надписи, густо покрывавшие пергамент:
— Смотри–ка, стены башни сколь толсты, — хвалился посадник. — Пороками[41] их ввек не возьмешь. Вот хода потаенные: один под Волховом с Тайничной башни идет, а этот тайник в земляной город с Климентовской. Тут колодцы тайные, а здесь погреба… Вот и рассуди, Труфан Федорович, разве свеям такой город взять!
— Об этом и думки у меня нет, чтоб свей город взяли, — спокойно ответил Амосов, свертывая пергамент.
— То–то, Труфан Федорович, не взять свеям Ладогу!.. — Посадник положил обратно в ларец чертеж, прикрыл крышку и обратился к Амосову. — Я, Труфан Федорович, часто тебя в непогодушку вспоминаю. Жизнь ведь у тебя вся на море прошла. Жалко небось потерянные годы?
— Снова жизнь начинать — на море пошел бы! — твердо ответил Амосов. — Мне сроду в морском ходу любо.
— Так–то так, да ты, Труфан Федорович, все в нехоженые земли уплываешь, за тридевять морей да за льды ходячие. А кому нужны труды твои да тяготы несказанные? Разве ближе промыслу нет?
Труфан Федорович встрепенулся, глаза его сверкнули задорно, по–молодому.
— Расскажу тебе я, Никита Афанасьевич, притчу одну про кормщика–новгородца Ивана Гостева–сына. С моим отцом в одно время плавал, брательниками были.
Амосов откашлялся, расправляя усы.
— Вот слушай. По слову Великого Новгорода ходили промысловые суда в дальние концы Студеного моря–океана.[42]
Кормщик Иван Гостев–сын правил свои лодьи дальше всех, и достиг он Нехоженой Земли. Этот берег он полюбил и в губе поставил избу. А урочная ловецкая пора отойдет, и Гостевы лодьи правят обратный путь.
Сдаст Гостев товар Великому Новгороду, помолится в соборной Софийской божнице, и опять побежали лодьи в край Студеного моря, в Гостево становище.
Сорок лет ходил Иван Гостев своим неизменным путем в дальний берег. И тут пало ему на сердце сомнение: «Зачем хожу в этот удаленный берег? Кому нужны несчетные версты моих походов? Найду берег поближе, будет путь покороче».
В смятении стоит Иван Гостев у кормила лодейного. В парусах свистит шелоник.[43] Рядами и грядами набегает морская волна. И видит Иван Гостев: чудная жена, одетая в багряницу, стоит у середовой мачты[44] и что–то считает вслух, и счет свой вписывает в золотую книгу.
«Кто ты, госпожа? — ужаснулся Гостев. — Что ты исчисляешь и что пишешь в книгу?»
«Я премудрость божия, София Новгородская. Я считаю версты твоего морского ходу. У меня измерены все твои пути. Каждая верста морских походов сочтена и вписана в книгу жизни Великого Новгорода».
«Ежели так, — воскликнул кормщик Гостев, — то и в более далекий край пойду и пути свои удвою!»
— Так и я, — закончил Амосов, — ежели надобно, за тридевять земель пойду, не откажусь.
