Константин Станюкович - Сочинения
– И велика была партия?
– Триста человек.
– А что вы сделали с судном?
– Конфисковали и продали. Вырученные деньги были нашим призом.
Продавцы фруктов и просто любопытные уже осаждали корвет, и когда им позволили войти на палубу, то матросы могли познакомиться с представителями африканской расы, одетыми в невозможные лохмотья. Несмотря на полнейшее коверкание неграми кое-каких английских слов, матросики как-то ухитрились понимать их и торговались с ними с остервенением, покупая большие сочные апельсины и бананы из Порто-Прайя, городка на соседнем острове С.-Антонио, который и лучше и больше Порто-Гранде и изобилует зеленью и фруктами, но зато и славится своим крайне нездоровым климатом и особенно жестокими желтыми лихорадками.
Хотя вид этих черных, полуголых, а то и почти голых «арапов», как называли негров матросы, и возбуждал некоторые сомнения в том, что они созданы по подобию божию и вполне принадлежат к человеческой расе (были даже смелые попытки со стороны матроса Ковшикова, не без присущей ему отваги, приравнять негров не то к обезьянам, не то, прости господи, к бесхвостым чертям), тем не менее отношение к ним матросов было самое дружелюбное и в некоторых случаях даже просто трогательное, свидетельствующее о терпимости и о братском отношении простого русского человека ко всем людям, хотя бы они были «арапы» да еще сомнительного людского происхождения. Эту гуманную черту Ашанин подметил в Порто-Гранде и затем наблюдал ее в русских матросах при их дальнейших знакомствах с людьми всевозможных цветов и рас. Ни малейшей расовой заносчивости, ни проблеска религиозной нетерпимости.
Предположения на баке о том, что эти «подлецы арапы», надо полагать, и змею, и ящерицу, и крысу, словом, всякую нечисть жрут, потому что их голый остров «хлебушки не родит», нисколько не помешали в тот же вечер усадить вместе с собой ужинать тех из «подлецов», которые были в большем рванье и не имели корзин с фруктами, а были гребцами на шлюпках или просто забрались на корвет поглазеть. И надо было видеть, как радушно угощали матросы этих гостей.
А одного негра, необыкновенно симпатичного юношу, лет 17, который приехал в лохмотьях на корвет и начал помогать матросам, без всякого вызова, тянуть какую-то снасть, улыбаясь при этом своими влажными на выкате глазами и скаля из-за раскрытых толстых губ ослепительные зубы, – того негра так матросы просто пригрели своим расположением, и во все время стоянки корвета в Порто-Гранде этот негр Паоло, или «Павла», как перекрестили его матросы, целые дни проводил на корвете. Матросы в первый же день нарядили его в полный матросский костюм; кто дал рубаху, кто старые штаны, кто башмаки, кто отслужившую срок фуражку. Надо было видеть радость негра, когда он, бросив свои лохмотья за борт, облачился в более или менее приличное одеяние и увидал свое отражение в маленьком зеркальце, поднесенном ему кем-то из матросов. Он смеялся и прыгал, и добрые его глаза светились глубочайшею благодарностью.
– Что, небось, рад, черномазый? – смеялись, глядя на него, матросы.
IIIВолодя, конечно, поехал на берег, но смотреть было решительно нечего. Маленький городишко, напоминающий наши захолустья, в котором не более двухсот домиков, расположен у подошвы голых гор. Ни кусточка, ни зелени… Только у дома какого-то портограндского аристократа стоят три одинокие тощие пальмы, заботливо обнесенные плетнем, да у виллы английского консула, построенной на горе, зеленеется хорошо разведенный сад.
Жители в Порто-Гранде негры и креолы, все, конечно, свободные и христиане. Белых здесь, за исключением португальских властей, человек пятьдесят – англичан, португальцев и тех, отечества которых не узнаешь; оно там, где можно нажить деньги. Англичане имеют здесь склады угля, а остальные занимаются торговлей и, разумеется, эксплуатируют жителей. В нескольких лавках хоть и можно все достать, но все это лежалое и очень дорогое.
По словам португальцев, портограндские негры народ ленивый: работают только в случае крайней нищеты; и если у негра есть несколько маиса или кукурузы – единственные произведения здешней почвы, то он работе предпочитает far niente[68]. Но не очень-то доверял Ашанин этим отзывам португальцев-торгашей. Во время недельной стоянки в Порто-Гранде он каждый день бывал в городе и всегда видел негров в работе. Одни работали в угольных складах, доставляя к пристани тачки; многие грузили уголь на суда; другие выгружали угольные пароходы. Целые вереницы ходили от улиц к морю с кувшинами на головах, вынося нечистоты. У моря негритянки целые дни стирали белье и немилосердно били его о камни под напев своих заунывных песен.
Побродив по городу, Володя в компании нескольких товарищей шел к пристани, как у одного из маленьких белых домиков, похожих на малороссийские наши мазанки, увидел Паоло, окруженного целой толпой негров, завистливо осматривавших его костюм.
Заметив русских офицеров, Паоло знаками пригласил их зайти к нему в дом.
– Не стоит заходить! – брезгливо проговорил проводник-португалец, один из местных коммерсантов.
– Отчего не стоит?
– Они живут, как свиньи, эти негры!
Однако все решили зайти, к удовольствию Паоло.
Они очутились в большой комнате, где сидели три женщины и двое мужчин, которые играли в засаленные карты и сильно горячились и жестикулировали.
Комната далеко не оправдывала репутации «свиней». Напротив, она даже поразила всех русских своей относительной чистотой. Стены были выбелены, глиняный пол отлично выметен. Большая кровать, стоявшая в углу, была покрыта полосатым бумажным одеялом, точь-в-точь как у нас в деревнях, и на подушках были довольно чистые белые наволочки. На кровати спал курчавенький маленький негритенок. В другом углу стоял стол, за которым сидели игравшие в карты; на нем – глиняный кувшин и такие же две кружки; у стола – два табурета; вдоль стены – скамья.
Невольно напрашивалось сравнение с нашими деревенскими избами и было далеко не в пользу последних. Не было здесь ни черных тараканов, ни прусаков, ни той грязи, которая обычна в избах. Только маленькие ящерки, очень некрасивые, с уродливыми головками, которых, говорят, ничем не выживешь и которые водятся по всем домам тропических местностей, бойко разгуливали по белому потолку, производя страшный шум, или, вернее, шуршанье.
При появлении русских моряков все встали. Хозяйка, молодая негритянка, сестра Паоло, знаками просила садиться. Она и другие две женщины – ее гостьи – были одеты довольно опрятно: в полосатых ярких юбках и в белых кофтах; на головах у них были белые повязки, напоминавшие белые чалмы, которые очень шли к их черным лицам. Игроки – муж и гость – были гораздо грязнее, и костюм их состоял из лохмотьев.
Паоло говорил о чем-то сестре и махал руками. Она вышла и через пять минут возвратилась с тарелкой, на которой красовалась связка бананов и несколько апельсинов. Она стала обносить моряков и затем присела к своим гостям. Мужчины продолжали игру, не обращая внимания на моряков; увлеченные игрой, они предоставляли женщинам занимать гостей. Сперва дамы как будто стеснялись и молча поглядывали на офицеров. Зато Паоло пытался что-то сказать на своем ломаном английском языке, и то и дело показывал на свой костюм, весело скалил свои белые зубы и прижимал руки к сердцу. Молодая хозяйка первая дала пример веселости. Она что-то начала рассказывать, и все женщины захохотали. Потом она начала напевать какую-то песенку, но вдруг сконфузилась и смолкла.
Кто-то из офицеров обратился к португальцу с просьбой передать хозяйке, что все просят ее спеть какую-нибудь народную негритянскую песню.
Когда португалец передал просьбу, все женщины кивнули головами в знак согласия. Они пошептались между собой, вероятно выбирая песню. Наконец решили. Лица их вдруг сделались серьезными; они поджали щеки руками и тихо-тихо запели.
Это было что-то монотонное, необыкновенно грустное и хватающее за душу. Они пели превосходно; голоса были молодые и свежие. В этой заунывной песне лились тихие жалобы и слышалась глубокая, полная покорности печаль…
И все это пелось тихо, однообразно, монотонно. И все – жалобы и грусть без конца… Ни одного мажорного звука, ни нотки протеста!
Чем-то знакомым, родным повеяло от этой песни на русских моряков. Им невольно припомнились русские заунывные песни.
Так пели негритянки с четверть часа и смолкли.
– Ну, что, понравилось? – насмешливо спросил португалец.
– Очень! – отвечали моряки и поспешили жестами и поклонами выразить одобрение певицам.
Португалец – желтый, худой и несимпатичный – с недоумением посмотрел на русских: дескать, какие варвары в музыке; что им может нравиться!
– А какие слова этой песни? – полюбопытствовал Ашанин, на которого песня произвела сильное впечатление.
– Обыкновенное дурацкое нытье: жалобы на белых, сожаление о братьях-невольниках и вообще в этом роде.
