Джулия Грин - Неукротимое сердце
Лачуга Бью была собрана из досок, железа и лоскутьев материи — настоящее птичье гнездо. Пострадавшие от непогоды доски были перемешаны с выброшенными бутылками и ржавыми металлическими частями.
Дверь была снята с какого-то корабля, потерпевшего крушение в море, а дверная рама взята где-то в другом месте и не соответствовала двери, отчего та висела под каким-то невероятным углом и закрывалась с помощью гвоздя и веревочной петли. Так как Бью решил использовать это место для хранения трофеев, добытых своим ремеслом, он соорудил устройство, которое запирало дверь более надежно. Снаружи лачуга закрывалась с помощью деревянной задвижки и металлического болта. Однако достаточно сильный человек, желающий проникнуть внутрь, мог просто обойти дверь и пнуть ногой в стену. Прежде чем начать пользоваться этим местом, Бью учел, что сюда могут наведываться дети из поселка. Для начала он прятал здесь свои небольшие запасы рома. Команда прикончила бы все, что он имел, за одну ночь.
Бью повозился с задвижкой, вытащил ее и споткнулся, входя в темную лачугу. Свет пробивался лишь сквозь щели и трещины, падая на голый песчаный пол, скомканный тюфяк и поцарапанный, побитый матросский сундучок. На нем стояла незажженная свеча, приклеенная собственным воском. Она не упала, когда Бью открыл сундучок и начал рыться во влажной одежде в поисках своего сокровища. Он вытащил бутылку и распахнул дверь.
Солнечный свет ослепил его. После третьего глотка он ощутил, что не хочет больше пить. Это случалось время от времени, когда он доходил до предела. Наступал момент прозрения, ясности и понимания происходящего. Он взглянул на себя так, как другие не удосуживались посмотреть на него.
Бьюргард де Ауберг, тридцати пяти лет, веселый молодой человек, совсем помрачнел. Он вспомнил вкрадчивое лицо и волосатое тело незнакомца в постели с его женой и вялый голос, тупо повторявший снова и снова:
— Все в порядке, я объясню. Все в порядке, я объясню. Только успокойтесь, ради Бога. Все в порядке, я объясню.
А Джин при этом визжала. Голоса его дочерей слились в один с голосом Джин, и та убежала. Джин ушла от него сразу после того, как он убил этого человека. В бешенстве он не вызвал его на дуэль, а просто пристрелил. Однако в Новом Орлеане это называлось убийством. Бью не стал дожидаться суда, а сел на первый же корабль, на котором мог добраться до какого-нибудь иностранного порта.
Он купался в ярких солнечных лучах, освещавших все, даже самые безобразные уголки земли, и решил, что надо, пожалуй, выпить еще глоток. Его пальцы нащупали пробку. Он знал, что делать, когда все вокруг сияло, как сейчас, когда прошлое и настоящее становились реальностью, а мечты оставались только мечтами. Но он должен поторопиться — или снова увидит себя со стороны и не сможет выдержать, а ему не хотелось убивать себя. В этом мире было кое-что более привлекательное, чем просто остановиться и перестать существовать.
В спешке бутылка выскользнула из его рук и с мягким звуком упала на песок. Наклонившись за ней, Бью увидел женщину, идущую к нему.
Он замер, похолодев от ужаса. Ему показалось, что это Джин, а он не хотел, чтобы она увидела его и узнала, каким он стал. Но в следующее мгновение он понял, что это не Джин. И не одна из его дочерей. Это была Кейт Пенхоллоу. Он быстро засыпал песком бутылку. Ему не хотелось, чтобы она заметила се. Поэтому он притаптывал бутылку своими босыми ногами и, мигая, смотрел на девушку, идущую к нему широким шагом вдоль берега. Он ждал ее, развалясь перед лачугой в своих серых штанах и французской тельняшке в голубую и белую полоску, надеясь, что Кейт пройдет мимо и он сможет отрыть бутылку и сделать еще один глоток, прежде чем вернется к своим делам. Позади нее он увидел норовистую черную кобылу, на которой она всегда ездила и чью кличку он никак не мог запомнить. Бью решил, что шансов на то, что она пройдет мимо, маловато.
Кейт действительно не прошла мимо. Она быстро приблизилась к нему и встала руки в боки с решительным и самоуверенным выражением лица. Бью наблюдал, как она шла, и подумал, до чего же она прекрасна. Она в самом деле была прекрасна. На ней были выцветшие голубые штаны, плотно облегавшие се длинные, налитые, безупречные ноги. Она надела объемистый серый свитер, сквозь который проступали округлости ее развитых крепких грудей, рыжие волосы были зачесаны назад и стянуты лентой, уши слегка выступали, щеки раскраснелись от ветра, и она широко и весело улыбалась. Она шла по песку прямо туда, где находился Бью.
— Привет, — сказала она.
— Привет, — ответил Бью.
Кейт оглянулась через плечо на лагуну, заслонив глаза от солнца, и посмотрела туда, где стояла на якоре «Золотая Леди».
— Я думала, ты на дежурстве.
— Ол'Пендин согласился подежурить за меня, так что я немного поплавал.
Кейт принюхалась.
— А что ты пьешь? — спросила она и поморщилась. Затем наклонилась, быстро запустила пальцы в песок и вытащила спрятанную бутылку. — Боже милостивый! — сказала она больше самой себе, чем Бью.
Он был раздосадован. Что вообразила о себе эта женщина, чтобы вот так прийти сюда, где у нее нет никакого дела, разговаривать с ним таким начальственным тоном и делать замечания по поводу его выпивки?
— Сожалею, — сказал он сердито, стараясь выразить весь свой сарказм. — Я не могу позволить себе мадеру, которую ты пьешь.
Кейт засмеялась, удивив его.
— Не думала, что ты увлекаешься вином, — сказала она. Затем наклонилась вперед, глядя ему в лицо. — Сколько вам лет, мистер Ауберг?
— Не знаю, — сказал он, надеясь, что она уйдет.
— Ты выглядишь на все сто восемьдесят, но тебе ведь не столько? Ты неправильно относишься к жизни. Так сколько тебе? Тридцать? Сорок?
Бью не ответил. Он полагал, что его наглое молчание выведет капитана из себя и она ответит резким замечанием. Тогда он обидит ее нарочито подобострастными манерами. Может быть, после этого она уйдет.
Но Кейт не ушла.
— Ты здесь живешь? — спросила она, указывая на лачугу с лукавой улыбкой, играющей на ее губах.
— Это мое жилище вдали от моего дома, — сказал он.
— Ты имеешь в виду Новый Орлеан?
— Да!
— Ты сам это построил?
Бью ничего не ответил.
— Можно я загляну внутрь?
— Зачем?
— Мне хочется.
Он смущенно покачал головой.
— Почему я должен пускать тебя в свой дом?
Он почувствовал, что его язык стал неповоротливым, и подумал, возможно, это от плавания, утомившего его.
— Потому что это не твой дом, и, если ты не пустишь меня, я брошу эту бутылку в лагуну.
— А я думал, ты отхлестаешь меня плеткой, — сказал Бью, улыбаясь.
