Анри де Монфрейд - Человек, который вышел из моря
– Вам повстречался пароход, который вчера проплыл мимо?
– Да, и я повторяю тебе, что, если бы не Абд-эль-Хаи, мы бы пропали. Идем на берег, я должен срочно переговорить с вали; если он узнает, что ты задерживаешь высадку женщин, я тебе не завидую.
Затем, обращаясь уже ко мне, шейх сказал:
– Оставайся на судне и ни о чем не беспокойся. Дай мне только документ, который должен подписать начальник таможни.
Я вручил ему манифест, и лодка направилась к берегу, увозя двух ставших теперь ненужными охранников.
Около полудня лодка Омера-эль-Бахара, вернулась, груженная плодами манго, дичью и жирным бараном, посланными вали. Накуда сказал, что шейх Исса просит меня дать ему пятьсот рупий, и вручил мне его перстень, свидетельствующий о добрых намерениях шейха.
Я понял, что речь идет о переговорах относительно возможной выгрузки моих товаров.
И в самом деле после полудня шейх Исса возвратился с моим манифестом, подписанным по всей форме. Он со смехом рассказал мне, что аскер, прибывший из Джибути, посажен в тюрьму и обвинен в том, что приехал сюда для слежки как раз в тот момент, когда караван рабов должен был выгрузиться вблизи Мокки. Он добавил, что служащий телеграфа, один армянин, передал в Сану телеграмму от губернатора Джибути, в которой последний просил имама под любым предлогом и даже без оного арестовать «Альтаир» и находящиеся на нем товары.
Сегодня же утром визирь позвонил по телефону губернатору Мокки и велел отдать соответствующие приказы Омеру-эль-Бахару и Юсуфу Паше, который должен был предоставить своих полицейских в его распоряжение. Вали ответил ему тогда, что я действительно прибыл в Мокку, но вместе с шейхом Иссой, и поведал ему о том, что выдавалось за истинную причину моего появления здесь, причину, которая давала вполне исчерпывающее объяснение поступку губернатора Джибути. Через час визирь снова позвонил по телефону своему подчиненному. Он приказал немедленно выдворить меня из порта, чтобы иметь возможность послать ответ губернатору Джибути, где выражалось бы искреннее сожаление по поводу того, что телеграмма дошла до него слишком поздно…
Большего я и не ждал; через час «Альтаир» исчез в открытом море.
Ставро был точен: он ждал нас в условленное время у входа в залив Акаба, на том странном острове Тиран, где мы уже встречались в прошлый раз.
Восхищенный тем, что я справился с этим сложнейшим делом, он признался, что, доверив его мне, стал рассматривать задачу как практически невыполнимую. Но однажды ночью ему приснился огромный шкаф, наполненный горячими хлебами, и в тот же день, по приезде в Суэц, он повстречал повозку, груженную сеном, и тогда к нему вернулась надежда. Его сестра и племянницы сожгли не одну свечу перед иконой… И я живо представил, как этот внушительного вида человек, похожий на Геракла, возвращается из бакалеи с короткой, толщиной в палец, свечкой…
Итак, я сбыл весь свой товар и, получив за труды небольшую сумму, мог теперь жить в свое удовольствие, не рискуя собственной шкурой… Небо было чистым, и я без страха смотрел в будущее…
Так думаем мы, несчастные слепцы, а на самом деле резво несемся к бездне…
XIX
Пока я предавался радужным мечтам, в Джибути готовились к моей встрече.
Мой спешный отъезд лишь отсрочил судебное разбирательство, в ходе которого я должен был попасть в западню, подстроенную Ломбарди, Аликсом и его пособниками, при содействии уважаемого Жозефа Эйбу.
Это разбирательство не имело под собой никаких юридических оснований, и надо было обладать уверенностью в полнейшем попустительстве суда в нужный момент, чтобы отважиться на такой шаг. Правда, мои противники в конце концов поверили в собственную ложь. Они рассчитывали, что мои сообщники, увидев меня поверженным, избавятся от страха подвергнуться преследованиям с моей стороны и сделают сенсационные разоблачения.
И тогда те, кто раньше молчал, заговорят, и каждый постарается себя выгородить, выдвигая обвинения против меня. Можно не сомневаться, что таким образом была бы обнаружена разветвленная преступная организация, шефом которой являюсь я; после чего любые беззакония и отказы в правосудии были бы прощены, а их виновники возвеличены.
Предлогом для наложения ареста на имущество, ареста гипотетического, поскольку товаров в наличии уже не было, послужили «ложные показания», которые якобы подтвердились маркировкой ящиков: «А.Д.М. Дыре-Дауа, Эфиопия».
Таким образом утверждалось, что они не могли быть отправлены по другому адресу. Следовательно, моя декларация, где в качестве пункта назначения стояла Мокка (Йемен), была «подложной», что влекло за собой арест товаров и уплату штрафа в размере их стоимости. Кроме того, губернатор объяснил, что я совершил этот подлог вследствие присоединения Эфиопии к Лиге Наций, которое состоялось в тот момент, когда мои товары еще находились в пути.
Поэтому, лишившись возможности приплыть в страну, куда отныне ввоз этих товаров был запрещен, я, дескать, «обманным путем» переправил их в Йемен.
Это утверждение не выдерживало никакой критики и было настолько абсурдным, что мне непонятно, как могли высказать его люди, находящиеся в здравом рассудке.
Югоннье, которому вменялось в обязанность предъявить мне иск, не пошел на это, возмущенный столь очевидной предвзятостью. Но Аликс и его пособники стояли на своем, ибо отлично знали, что суд, в нужный момент ими образованный из нескольких покладистых чиновников, назначенных ad hoc, в отсутствие постоянных судей, предусмотрительно отправленных в отпуск, при рассмотрении этого дела будет руководствоваться «приказами», обнаруживая полное юридическое невежество и поступая вопреки всякой справедливости и даже какой бы то ни было логике.
Ввиду того что таможня решительно уклонилась от своих обязанностей, губернатор подменил ее собой и поддержал главные пункты обвинения.
Вот что ожидало меня в Джибути, когда я плыл с попутным ветром, свободный от забот и готовый проявить милосердие к тем, кто, как я думал, впустую тратили на меня время и понапрасну изливали свою желчь.
К черту ненависть и мечту о реванше! Ведь жизнь становится такой прекрасной, когда забываешь нанесенные тебе оскорбления, клевету, подлость, одним словом, когда презрение уступает место жалости. Настроение у меня было столь оптимистическое, что, прибыв в Джибути, я издали улыбнулся судебному исполнителю, который, опершись на свой велосипед, глядел, как причаливает «Альтаир». Мог ли я знать, что он стоит там как раз для того, чтобы составить официальный протокол, направленный против меня?.. Спрыгнув на пристань, я уже хотел подать ему руку, но он, уклонившись от рукопожатия, протянул мне повестку, согласно которой я должен был в тот же день, в два часа пополудни, предстать перед судом первой инстанции и заслушать обвинение в подделке таможенной декларации, в результате чего я приговаривался к тремстам пятидесяти тысячам франков штрафа. Я расхохотался и, оставив его, помчался к Югоннье. Он встретил меня, воздевая руки к потолку:
