Титаник и всё связанное с ним. Компиляция. Книги 1-17 (СИ) - Касслер Клайв

Алек как будто смутился:

— Всю свою жизнь я рос, наблюдая за работой отца, но меня вдохновляли не управление заводами и не продажа готового продукта, а чертежи и планы. Мысль, что можно рассчитать вес и размеры еще не существующего здания, а потом претворить это в жизнь… мне это казалось волшебством. И я изучал архитектуру. Сначала дома в Чикаго с помощью человека по имени Фрэнк Ллойд Райт [62], потом в Колумбийском университете. В Париже я пытался продолжать, даже встретился с Гюставом Эйфелем [63] это совсем не то же самое. — Он улыбнулся, но теперь за улыбкой скрывалась печаль. — Я хотел работать со сталью, только другим манером. Я хотел… сгибать ее в дуги. Погружать глубоко в землю, чтобы она выдержала здания невиданной доселе высоты. Архитектура — это лучший вид искусства и бизнеса. Соединение красоты и пользы.

Я почувствовала его любовь, как свою собственную..

— Вы не должны от этого отказываться.

— Разве у меня есть выбор?

— Но вы же могли учиться в Париже?

Алек отвернулся от меня и уставился в воды Атлантики:

— Я не могу повторять своих парижских ошибок.

Я вспомнила слухи о его романе с актрисой Габриэль Дюмон. Он ли разбил ее сердце, она ли его?

— Вы же старались, как можно лучше…

— Мое «лучше» оказалось недостаточно хорошим. — Его черты исказились чувством вины, таким сильным, что Алек показался мне совсем больным. Неужели он так сожалеет о том, что разбил сердце Габриэль? — Я больше никогда не попаду в эту ловушку — не буду жить среди людей. Или… ранить их. Чтобы я усвоил этот урок, страдать пришлось другим.

Как он, должно быть, ее любил. С моей стороны, конечно, глупо его ревновать, поэтому я изо всех сил постаралась не думать об этом и вернулась к теме разговора:

— Вы можете проектировать здания в любом месте, где бы вы ни жили. Разве нельзя просто посылать чертежи по почте?

— Дело не в том, что я не смогу заниматься проектированием. Дело в… налаживании деловых контактов. Привлечение новых клиентов. Работа в известной студии. Все это будет невозможно в Монтане, Айдахо или где я в конце концов окажусь.

— Вот если бы вы знали кого-нибудь, связанного со строительной промышленностью, — невинным тоном произнесла я. — Скажем, кого-нибудь из ведущих мировых поставщиков стали.

Он невольно рассмеялся над моей шуткой, но ко мне так и не повернулся.

— Я не хочу использовать отцовское имя, чтобы продвинуться. Я хотел сам создать себе имя, без нечестных преимуществ.

— Такое может сказать только человек, обладающий этими преимуществами. — Я взмахнула вилкой, чтобы подчеркнуть свои слова. — Послушайте лучше меня. Если бы у меня был богатый отец, который помог бы мне достичь в жизни того, что я хочу, неужели я бы чистила туфли мисс Ирен, как по-вашему? Насколько я разбираюсь в этой жизни, вы глупец, если не желаете использовать данные вам блага. Ведь вы же не собираетесь врать, жульничать или воровать, чтобы заполучить Говарда Марлоу в отцы. Он то, что он есть, и вы то, что вы есть. Да, когда вас укусили, вам выпала плохая карта — так используйте одну из тех хороших, что у вас на руках, чтобы возместить ущерб!

Он все-таки посмотрел на меня, ловя глазами мой взгляд:

— Вы рассуждаете не как девушка, которая собралась всю жизнь работать горничной у леди.

— Я и не собираюсь. — Я радовалась, что уже призналась в этом Мириам, — было легче сказать это сейчас. — Я скопила достаточно денег, чтобы уволиться сразу же, как мы прибудем в Нью-Йорк. Мне потребовалось на это два года, но я справилась.

— Это настоящее мужество, Тесс. Настоящая решимость. — Алек медленно кивнул и взял чашку с чаем. Восхищение, которое я увидела в его лице, согрело меня, далее голова закружилась. — Я думаю, что вы замечательная женщина.

— А я думаю, что вы замечательный мужчина. — Это прозвучало просто дерзко, поэтому я поспешно добавила: — Я имею в виду, помимо очевидного.

Он снова засмеялся. Я говорила, что мы подвешены в небе? Ничего подобного. Скорее, мы в нем парили.

Мы покинули ресторан и пошли по палубе. Прогулка оказалась куда приятнее, чем когда идешь с шалями в руках за леди Региной. Алек не отлавливал «достойных знакомств», вместо этого мы разговаривали с ним о песнях, которые нравились нам обоим («В лунном заливе»), и о зданиях в Нью-Йорке, которые я непременно должна постараться увидеть (Кэндлер-билдинг, еще только строящееся, Алек и сам с ума сходил, так хотел его посмотреть). Я рассказала ему несколько забавных историй из своей жизни в прислугах. Правда, Алек не счел их такими же смешными, как я.

— Погоди, у тебя на чердаке так холодно, что ночами замерзает вода? — Он не мог этого постичь. — Они там не топят? Даже печки нет?

— Кто это будет тратить дрова на слуг?

Честное слово, мне в жизни в голову не приходило попросить печку. Никто бы нам ее не поставил.

— Но это жестоко. Как можно поступать так с людьми, тем более с теми, кто живет в твоем доме?

— Должно быть, у твоей семьи тоже есть слуги. У них что, у всех есть печки?

Я-то рассчитывала пристыдить его, но ничего не вышло.

— У наших троих слуг приличные комнаты, и обогреваются они теми же печами, что и наши.

Конечно, я его просто не расслышала:

— Троих?

— Кухарка, шофер и экономка. Нам с отцом больше никто не нужен, и, честно говоря, я не знаю, чем занимался шофер последние два года.

— Но… как же вы одеваетесь по утрам?

Я подумала о том, как постоянно ворчит Нед, что Лейтон сделался совершенно невыносимым и чересчур требовательным во время своего утреннего бесконечного одевания.

Алек расхохотался:

— Сую ноги в штанины по очереди, и получается просто превосходно, клянусь!

В последние несколько лет Лайлы сильно урезали число прислуги, тем не менее нас в Морклиффе оставалось еще примерно тридцать пять человек, и леди Регина часто жаловалась, что этого недостаточно. Она сама даже ногу не поднимет, если можно этого избежать. Мне всегда говорили, что именно так светское общество и отличает знатных людей. Но состояние семьи Марлоу затмевает деньги Лайлов, однако они почти все делают сами. Не знаю, принято ли это только у них в семье, или все американцы такие, но в любом случае мне это нравилось.

У Лайлов столько слуг в первую очередь для того, чтобы продемонстрировать остальным, насколько они лучше. Алеку и его отцу ничего доказывать не нужно.

Тут я сообразила, что кое о ком он так и не упомянул:

— А ваша мама?

Алек помолчал.

— Она умерла шесть лет назад. Инфлюэнца.

— Простите.

Он предложил сесть на палубные кресла. Я устроилась в одном, пожалев, что не захватила для себя шаль, — солнце светило ярко, но до заката оставалось всего несколько часов, солнце довольно низко спустилось к горизонту, и казалось, что оно тянет корабль за собой на запад. Алек сел рядом, порылся в кармане и вытащил завязанный узелком кружевной носовой платок:

— Развяжи его.

Я не видела причин отказать. Когда узел поддался, я увидела небольшой медальон с изящной резьбой, висевший на тонкой цепочке. Я подняла глаза на Алека. Он кивнул, я нажала на защелку, медальон открылся. Внутри были две фотографии: прелестной женщины средних лет, вероятно ее последний портрет, и ребенка с неукротимыми кудрями. Маленький Алек.

— Он принадлежал ей? — спросила я.

— Она вложила его мне в руку за несколько часов до смерти. Мама сказала… сказала, что всякий раз, глядя на него, она вспоминала, как сильно я ее люблю. Поэтому я должен буду смотреть на него, когда она уйдет, и вспоминать, как сильно она любила меня.

— Как красиво! Я имею в виду то, что она сказала, но она и сама красавица. — «И маленький Алек», — хотела добавить я, но понимала, что он сильно смутится, если я об этом заговорю. — И медальон тоже.

— Жаль, что я больше не могу к нему прикасаться, — Я нахмурилась, и Алек объяснил: — Он серебряный. Чистое серебро. — Ну конечно. Серебро его обожжет. — За последние два года я в первый раз снова увидел мамину фотографию. Это было единственное, что мы взяли с собой в Европу, и… я мог, конечно, просить отца открывать его для меня, но каждый раз, глядя на ее фотографию, он очень сильно расстраивается. Поэтому я просто носил его с собой — это все, что я могу.