Пётр Губанов - Пробуждение
Я поклонился. Помедлил. Повернулся и вышел.
По городу бродил без мыслей в голове, не замечая людей, улиц. Вихрь ворвался внезапно. Он смял и отбросил одеревенелость.
«Вика выгнала меня, — вспыхнул во мне жгучий стыд. — Как же это случилось? Почему? Потому, что разошлись наши пути. Я потерял ее навсегда. А ведь мы могли быть вместе. Неужто все?.. Нет, не все, не конец еще. Завтра-послезавтра произойдет неотвратимое, то, чего я так и не мог понять».
Я не заметил, как повернул на Экипажную и зашагал вниз, где стояли миноносцы. Громкий хлопок винтовочного выстрела заставил меня очнуться. Из ворот Сибирского флотского экипажа выскочил матрос в расстегнутом бушлате и пробежал мимо меня. Я узнал его. Это был Антон Шаповал. За ним гнались. Не успел он повернуть на Светланскую, как из экипажа выбежал ротный командир капитан Ключицкий с винтовкой в руке, без фуражки. Тучный, приземистый ротный задыхался от бега.
— Сволочь! Стрелял в меня из нагана! — визгливым голосом выкрикнул Ключицкий. — Вы видели, куда он побежал? — спросил он, судорожно глотая ртом воздух.
— Нет, — пожал я плечами.
— Каналья! Пробрался в экипаж, собрал в ротном помещении нижних чинов и агитировал, чтобы завтра выходили с ружьями на улицу. Это же революция, господин лейтенант. Черт знает что делается у нас на судах. Надо же принимать срочные меры.
— Принимайте, господин капитан. Я уже принял.
— А что вы такое сделали? — спросил Ключицкий, придав моим словам прямой смысл.
Мне не хотелось продолжать ненужный разговор. Я не ответил. Повернул назад, оставив в недоумении капитана Ключицкого.
Быстро шел я наверх по Экипажной, обдумывая пришедшее в голову решение. Что скажу Вике, я не знал, но решил идти к ней снова.
«А что, если соглашусь вывести корабли из бухты? Матросы пойдут за мной… Но сколько людей погибнет…»
Во дворе дома теперь было темно и тихо. Тень от высокого дерева лежала наискось, делая темноту гуще. Из узкого окошка пробивалась полоска желтого света. Я подошел к двери и хотел постучать. Изнутри донеслись глухие звуки мужских голосов. Я не хотел, чтобы кто-нибудь видел меня. Отошел в сторону и стал ждать. Скоро дверь открылась, и на улицу вышли двое. Я успел заметить их лица в полосе света, пробившегося из открытой двери. Один из них был Антон Шаповал.
«Второй раз встречаю… странно», — подумал я.
Другой был штатский. Я узнал в нем товарища Костю, оратора, которого слушал в Народном доме. Они говорили шепотом, и я не слышал ничего вначале.
— Сделаю, если не пристрелят… — послышался хриплый голос Шаповала.
— Верю тебе, Андрей… до завтра мы не увидимся. Утром ты должен быть на миноносцах. Помни: «Дома ли Пойлов?»
Значение этой фразы я узнал после. Это был пароль и сигнал: «Начать вооруженное восстание».
Они обнялись на прощание. Шаповал прошел в пяти шагах от меня. Он был в солдатской шипели. У калитки постоял с минуту, огляделся и бодро, решительно вышел на улицу. Товарищ Костя вошел внутрь дома.
Прождав еще немного, я бросил свой пост с намерением побродить по улице и выждать. Когда вернулся, света в окне Вики не было. Я постучал. Не ответили. Дернул дверь. Она была заперта.
— Вика! — позвал я.
Никто не откликнулся… Один… И нужно уходить отсюда.
«Куда идти? На миноносец? Зачем?.. И по-прежнему нужно что-то делать: отдавать распоряжения, есть, пить, спать… думать… Как не хочется думать! Если бы можно было забыть все, хоть ненадолго. Не знать ничего… не помнить ничего. Завтра… нужно прожить ночь…»
Никто не спал, когда я вернулся на «Безупречный». Помню, вызвал в каюту мичмана Алсуфьева.
— Идите домой, Андрей Ильич, — встретил его в дверях, — отдохните.
— Поздновато, Алексей Петрович, да и не ждут меня дома, — пожал плечами мичман.
— Все равно, идите, — вяло сказал я. — К невесте идите. Соскучилась, наверно…
— Пожалуй, пойду, — согласился Алсуфьев, подозрительно поглядев на меня. — Только, что с вами, Алексей Петрович? На вас лица нет. Заболели?
— Нет, Андрей Ильич. Идите. Возвращайтесь к обеду.
— Почему так поздно?
— Потом узнаете.
Мичман ушел. Я умышленно отправил его на берег, чтобы остаться одному на корабле перед лицом надвигавшихся событий. Неотвратимое подступало как близкий обвал.
Уснуть в эту ночь я не смог. И не ложился. Тишина на корабле была тягуче густая, жуткая. Нарушалась она однообразно тоскливым скрипом якорной цепи да глухим звоном отбиваемых склянок.
10Звуки горна и четыре полновесных удара в судовой колокол раздались одновременно. А когда стих медный гул рынды, горн продолжал звучать. Тревожно, призывно неслись над кораблем звуки.
Новый день наступил. И нужно было снова двигаться, думать, действовать. Во время поднятия Андреевского флага мне полагалось находиться наверху. Осеннее свежее утро вспыхнуло перед глазами чистотой красок. Рассвет живым золотом забрызгал синюю рябь бухты. В пламени солнца купались сопки над городом. В первых лучах пылал сад Невельского. Покачивались у пирса миноносцы. «Безупречный» ошвартован был крайним. Рядом, вдоль одетой в бетон стенки Строительного порта, стояли «Бодрый», «Скорый», «Сердитый», «Тревожный», «Статный» и «Грозовой». На палубах миноносцев кучками собирались матросы. Ждали чего-то.
Я заметил, как от крейсера «Аскольд», стоявшего в заводе, отвалила шлюпка и направилась к миноносцам. Шла она быстро. В ней сидели двое мужчин и молодая женщина в черном платье. Женщина эта была Вика, товарищ Надя. Шлюпка подошла к борту «Скорого». Вика не заметила меня. Но я видел сбоку осунувшееся бледное лицо, смуглый выпуклый лоб, волосы. В шлюпке она казалась маленькой, словно подросток.
В корме шлюпки, за рулем сидел товарищ Костя. Встревоженное бледное лицо его было строго, неподвижно. Золотистый вихор выбился из-под суконной фуражки на лоб. Одной рукой Костя поправлял волосы, другой — крепко сжимал румпель, словно боялся выпустить его.
— Дома ли Пойлов? — громко, чтобы слышно было на соседних миноносцах, спросил он.
С борта миноносца «Бодрый» свесилась вытянутая сухая фигура капитана второго ранга Куроша. Испитое лицо с черной курчавой бородкой и глазами настороженной рыси было злое.
— Если вы не отойдете от борта, я прикажу открыть огонь! — заревел Курош.
Из шлюпки ответили молчанием. На палубу «Скорого» выбежал Яков Пойлов с револьвером в руке. Увидев перекошенное злобой лицо капитана второго ранга Куроша, Пойлов дважды подряд выстрелил ему в живот. Курош упал, задергался, задержавшись на леере, качнулся и сполз на палубу. На минуту все замерли.
