Юрий Иванов - Атлантический рейс
На палубе засверкали ножи: белая пластинка для рыбака, работающего в тропиках, не что иное, как отличный сувенир, память о далеком рейсе. Умелые матросские руки вырезают из них лодочки и различные забавные фигурки. Через несколько минут освобожденные от «костей» каракатицы летят за борт и грязными комками исчезают в воде. И лишь недолгим напоминанием о них зачернели на палубных досках пятна от чернильной жидкости, извергнутой животными. Из этой жидкости изготовлялась когда-то знаменитая «вечная» китайская тушь.
Ну, а как же насчет того, что «каракатица так и пятится»? Неужели Чуковский ошибся и каракатица никуда не пятится? Нет, все правильно. Когда на животное нападают, каракатица извергает из воронки, расположенной под головой, струю воды и уносится прочь по принципу реактивного двигателя, только «задом наперед». Так что каракатица действительно, спасаясь от врага, стремительно «пятится», прикрывая свое отступление своеобразной «дымовой» завесой.
Опустив в формалин пару каракатиц, я забираю таз, в котором лежит несколько округлых, ярко-желтых, ноздреватых, как голландский сыр, губок, и отправляюсь на полубак. Здесь самое удобное место для работы. Кроме того, отсюда открывается превосходный вид на океан, который с тихим шуршанием подбегает под форштевень теплохода. Там, под самым форштевнем, обычно сопят и фыркают дельфины. Они очень любят сопровождать теплоход. Завидев судно, дельфины бросают все свои дела и наперегонки, высоко выпрыгивая из воды, спешат к нам и выстраиваются стайкой под самым носом судна. Сверху отлично видны их сильные, стремительные тела, умные внимательные глаза, острые морды с зубастыми ртами. Когда у них хорошее настроение, дельфины выделывают около теплохода всякие штуки: совершают великолепные прыжки, гоняются друг за другом и плывут вверх животом. Воздух они вдыхают и выдыхают через отверстие, расположенное на голове, «дыхало»; во время дыхания они и производят звук, похожий на довольное фырканье. Сейчас дельфинов нет. Лишь изредка из-под мчащегося судна выскакивает крупная летучка. Несколько метров она, как плоский камень, брошенный ловкой рукой, скачет по воде, оставляя на ней круги-блинчики, а потом взлетает и долго парит, отражаясь в спокойной поверхности океана. Над судном летят чайки. Им не хочется расставаться с теплоходом. Чайки залетают вперед метров на двадцать, садятся в воду, поджидают теплоход, а потом вновь летят, обгоняя его.
Навстречу нам проплывает старая-престарая фелюга. У нее облупившиеся, обшарпанные борта и старые, залатанные паруса. В баркасе горой громоздятся корзины с рыбой, а на носу ярко белеет надпись «Мария-Луиза, Алонсия». Рыбак в красном свитере и желтой кепке, одетой козырьком назад, машет нам рукой. Только скрылась фелюга, как показался сверкающий зеркальным стеклом ослепительно голубых надстроек пассажирский лайнер. У него стремительный длинный корпус, короткие, отогнутые назад мачты и ярко-красная труба. Сотни пассажиров толпятся на палубах, рассматривают нас в бинокли; яркими искорками вспыхивают на солнце объективы фотоаппаратов. Теплоход, подняв большую волну, проносится мимо.
На смену лайнеру проходит по правому борту, обгоняя нас, советский морской рыболовный траулер «Алмаз». Он спешит к берегам Гвинеи на лов сардины. Нельзя не залюбоваться этим прекрасным судном, целым плавучим заводом по механической добыче и обработке рыбы. У него, как и у пассажирского теплохода, современные обтекаемой формы корпуса, прекрасные каюты, салоны, рыбообрабатывающий, консервный, жиротопный и утилизационный цехи. Технической новинкой на этом судне является кормовой способ траления. Для этого на корме «Алмаза» имеется специальный, как на китобазах, слип[5], по которому трал с рыбой поднимается на палубу. Кормовое траление значительно облегчает работу и позволяет вести лов рыбы даже при восьми-девятибалльном шторме, когда все обычные суда «ложатся носом на волну». Солидно поприветствовав своим густым гудком, «Алмаз» оставляет нас позади и вскоре исчезает из глаз. Горизонт чист. Теперь можно взяться и за губки.
Губки сочатся водой, резко, неприятно пахнут и... щелкают. Да, из одной губки совершенно ясно слышится звонкое, резкое пощелкивание. Я внимательно осматриваю ее: ну, конечно, это креветки-щелкуны. Вот одна из них выглянула из дырки-норки, и я быстро хватаю ее за массивную клешню: «Иди-ка сюда, голубушка, иди», У креветки-щелкуна одна клешня маленькая, а другая большая. Этой массивной клешней креветка закрывает вход в свою норку и ею же отпугивает непрошеных гостей.
В самом низу губки – еще несколько отверстий. В одном из них сидит интереснейшее существо. Правда, оно очень напоминает длиннющего червя и весьма непривлекательно на вид, но вполне достойно того, чтобы о нем было сказано хоть несколько слов. «Погонофор», то есть, по-латыни, «носящий бороду», назван так за венчик щупалец, которые служат ему органами дыхания и пищеварения. Он интересен тем, что на протяжении многих лет ученые всего мира не могли определить, к какому же из тринадцати известных на земле типов животных относится этот носитель бороды? Образ жизни погонофор ведет, как морские черви, но отличается от них строением своих внутренних органов. Лишь в 1958 году советский ученый А. В. Иванов доказал, что погонофора нельзя отнести ни к одному из тринадцати типов животных и что погонофоры образуют совершенно самостоятельный, совершенно новый, четырнадцатый тип! Подобное открытие в зоологии можно, пожалуй, сравнить лишь с открытием неведомого ранее материка.
Извлечь из губки длинного, тонкого погонофора не так-то просто: он тянется, как резина, и мы вынуждены разломать всю губку на куски, чтобы вытянуть его наружу.
– Кончай со своими губками. – Это голос Жарова.
Пощипывая небольшую русую бородку, он внимательно рассматривает креветок и погонофора.
– А ты уверен, что это именно погонофор, а не обыкновенный морской червь?
– Нет, я не совсем уверен, но думаю – на берегу уточним.
Виктор кивает головой на рубку.
– Проложили курс на мыс Пальмас. Там начнем ставить ярусы. А сейчас пойдем-ка, нужно помочь палубной команде собрать ярус.
– Океанский перемет, – говорю я.
– Да... принцип тот же. Ловил, наверно, когда-нибудь рыбу на перемет?
Отправив губки, креветок и «бородоносителя» в спирт, я спускаюсь на палубу, где бригадир с матросами собирают, по-морскому «строят» гигантский, многокилометровый перемет для ловли рыбы в океане. Этим переметом можно было бы перегородить небольшую речку многие сотни раз: ведь длина яруса, который мы сооружаем сегодня, – 40 километров! 40 километров, и что ни километр, то полсотни крючков, любой из которых вряд ли смог бы заглотать самый крупный окунь из самого глубокого омута деревенской речки.
