Генри Торо - Американская повесть. Книга 1
Тайна выходит наружу. В яростной схватке матросы с американского зверобоя берут верх над восставшими неграми. В цепях их везут в ближайший испанский порт и казнят. Но долго еще после этого, комментирует автор-рассказчик, отрубленная голова их вождя, негра Бабо, «торчала на шесте на городской площади, бесстрашно встречая взоры белых».
Действие «Бенито Серено» отнесено к концу XVIII столетия, когда молодая американская республика кичилась благополучием и силой, а испанская колониальная империя ветшала и шла к концу. Исполненный оптимизма, Амаза Делано как бы служит контрастом изнеженному испанскому аристократу, но он прямолинеен и недалек в своих наблюдениях и выводах. Хотя и обретший свободу, Бенито Серено сломлен и умирает.
«— Дон Бенито, вы спасены! — с болью и удивлением воскликнул капитан Делано. — …Откуда же падает на вас эта тень?
— От негра».
В середине 50-х годов прошлого века, когда повесть появилась в печати, США уже были на пороге войны Севера с Югом. Как в иной связи говорит в своей повести автор, «прошлое, настоящее и будущее бедственно сошлись в одной точке».
Мелвилл свободен от сентиментальных мотивов «Хижины дяди Тома» (роман Бичер-Стоу вышел четырьмя годами ранее «Бенито Серено»), но также полностью чужд каким-либо расовым предубеждениям. В мстительной и дикарской жестокости белые в «Бенито Серено» едва ли в чем отстают от бунтующих негров. Мелвилла страшит судьба его родины и грядущие последствия раскола белых и черных.
Романтики в США почувствовали и обозначили два главных противоречия в американской действительности на ее ранних этапах: конфликт человека с природой осваиваемого материка и конфликт господствующей и насильственно порабощаемой расы.
В творчестве писателей-областников второй половины столетия среди новых встающих проблем оба эти мотива занимают по-прежнему видное место.
Американские историки часто рассматривают творчество Кейбла как самое характерное выражение областничества, или регионализма, в литературе США. Отчасти это диктуется тем, что притягательность Нового Орлеана «старых креольских времен» и очевидная увлеченность писателя красочностью своего края выделяют его в общем хоре певцов местного колорита. Но это не препятствует приверженности Кейбла общенациональной тематике.
Испанская и вслед за тем французская колонизации Луизианы на протяжении всего XVIII столетия (Наполеон продал Луизиану правительству США в 1803 году) надолго оставили за собой причудливо смешанную культурно-бытовую и языковую традицию. Действие «Госпожи Дельфины» автор относит к 20-м годам прошлого века. Влияние новых владельцев земли, северных «янки», только еще пролагало себе дорогу в толще сложившейся креольской цивилизации (Кейбл называет креолами коренное белое население Луизианы, потомков испанских и французских семейств). Но и креолы, и новопришедшие северяне — полноправные граждане США. Драматический конфликт повести возникает из расового неравенства белых и черных в этом смешанном обществе. Малейший след черной крови ведет к бесправию и унижению. Квартеронки, прославленные красавицы Нового Орлеана, обречены быть наложницами белых людей. Закон воспрещает брак с ними.
В «Госпоже Дельфине» нетрудно отметить и достоинства и недостатки. К недостаткам относится очевидный мелодраматизм отдельных звеньев сюжета. Бесспорные достоинства — в грации, с которой воссоздана и эта уже отступившая в прошлое жизнь, и сама героиня повести, смиренная квартеронка, готовая «погубить свою душу» для счастья любимой дочери.
Надо сказать и о виртуозности, с которой писатель, пользуясь средствами языка, характеризует национально-расовую и кастовую чересполосицу Луизианы. Литературный английский в повествовании от автора, вкрапления французского в речь его персонажей, видоизмененные фрагменты того и другого в простонародных говорах-«патуа» в совокупности образуют живописную языковую мозаику, которую нелегко воспроизвести в переводе.
В малоизвестной повести позднего Брета Гарта, написанной в Англии в пору его изгнанничества, он выступает также отчасти как областник, хотя его творчество в целом не укладывается в эти границы. «Дедлоуское наследство» — воспоминание о Калифорнии, к тому же подернутое романтической дымкой. «Я затратил немало труда, воссоздавая пейзаж Болота… — делится Гарт с художником Бойдом, иллюстратором его произведений в английские годы, знакомя его с новой повестью. — Я жил по соседству три года, был молод и впечатлителен. Все, кто действует в повести, тоже списаны со знакомых мне лиц, какими они мне представлялись».[2]
В «Дедлоуском наследстве» присутствуют важнейшие калифорнийские мотивы писателя. Эта его зачарованность дикой природой — захватывающий воображение пейзаж Болота — во многом определяет тональность всей повести. Очевидна и привязанность Гарта к своим вольнолюбивым героям, противостоящим — как и во всем его творчестве — в силу разных причин, частью личных, иной раз общественных, фальши и пошлости обыденного буржуазного быта.
Наряду с пейзажем Болота, несомненная изобразительная удача писателя — парный портрет главных героев повести, юных «зимородков» Мэгги и Джима, столь разительно схожих между собой, что в минуты душевного единения или, напротив, противоборства они становятся почти что неразличимыми.
«Они сидели вдвоем в обычной вечерней позе, подобные профильным изображениям на ассирийском фризе, но схожие между собой еще больше, чем ассирийские лики».
И еще:
«С минуту они простояли, как бы глядясь оба в зеркало — так схоже гнев одного в каждой черточке, вспышке румянца, игре светотени отразился в лице другого».
Эти двое у Брета Гарта словно предшествуют более знаменитым Джудит и Генри, сестре и брату в романе «Авессалом, Авессалом!» Уильяма Фолкнера, тоже неразличимым в трагические мгновения:
«Они были схожи как две капли воды; то, что это мужчина и женщина, лишь подчеркивало невероятное, почти нестерпимое сходство».
Регионалистам еще оставалось сказать свое последнее слово в «Стране островерхих елей» Сары Орн Джуит, но, опережая ее, вышла книга, призывавшая американское общество стать лицом к лицу с новой реальностью. Индустриальная и урбанистическая цивилизация, утвердившаяся в США в десятилетия после Гражданской войны, столь явно обозначила к концу века полюсы нищеты и богатства, что молчать далее об этом было уже невозможно. Группа художников, названная впоследствии «нью-йоркскими реалистами» (а до того получившая от противников кличку «помойная школа»), — Джон Слоун, Юджин Хиггинс, другие, смело оспорив господствовавшие в американской живописи академические традиции, в резкой, иной раз сенсационной манере стала изображать новейший гигантский город в его ранящих душу противоречиях. Повесть Стивена Крейна «Мэгги, уличная девчонка» была попыткой заставить читателя отвести взгляд от блеска особняков и витрин в центре Манхэттена и увидеть нескончаемое убожество жизни и страдания людей в обширных нью-йоркских трущобах.
