Владимир Гораль - Приключения моряка Паганеля. Завещание Верманда Варда
Малый морозильный траулер – бортовик 2113 имел дурную славу. Редко год – два обходился он без ЧП. Бывало в шторм кого за борт волной направит – «и пишите письма…» Бывало кому гаком(такелажно-грузовой крюк) в висок ни за что. А потом следствия, проверки… Моряки называли Жуковск – «Заходя не бойся, уходя не плачь…» Борт 2113 захочешь не забудешь, тут тебе и «очко» и «чертова дюжина». Да и то сказать, на промысле ему везло – всегда был с рыбой.
Все-же бортовичок (бортовое траление), таки решил напомнить мне салаге о своей дурной, но все же славе. Как-то в ночную вахту поднимали мы «авоську»(куток, конечная часть трала) на борт. Я должен был переносить с кормы к баку (с задней части судна в переднюю), «бешеный конец» – траловый трос.
При подъеме трал затягивался тросами в верхней части, превращаясь в подобие авоськи с рыбой. «Бешеным» конец назывался потому, что при волнении он мог «сыграть» (сорваться) и его полупудовый гак (крюк), да и сам трос дуэтом пропели бы старинный романс: «Милый, ты не вспомнишь нашей встречи…»
Конец этот переносили быстрым аллюром, да и весь подъем проходил в том же темпе. Смутно помню упругий, нежный контакт своего молодого девственного тела с чем-то массивным и влажным. Помню гордый, одинокий полет в ночи. Помню постаревшими ягодицами смачный шлепок о жесткую как асфальт и жгучую как кипяток, баренцеву воду.
После ребята рассказали, как я, вскользь задетый сорвавшимся «бешеным», мощно шмякнулся о каучуковый пантон и отпружиненный по красивой параболе направился за борт.
Сыграли тревогу – «человек за бортом», но пока трал не поднят судно маломаневренно, и мало-что можно сделать. Быстро подняли трал, а там сюрпрайз.
Вахта впала в шоковое состояние в полном составе. Моя персона вывалилась из трала вперемешку с центнером живой рыбы, эдаким «тресковым бароном» – медленно и вальяжно. Все было при мне – члены, чресла, а так-же штатный спасжилет и аккуратная половинка зеленой пластиковой каски на вполне целой башке. Сам же спасенный, плотно покрытый чешуей, царственно переливался перламутром, словно новорождённый наследник самого Посейдона.
Медперсонал на малых судах не предусмотрен. Случись что – связываются по рации. Затем Полный ход, и куда ближе: в порт или к плавбазе. Туда где есть врач или хотя бы фельдшер. В моем случае помощь была близка. Это был истинный человек возрождения, светлая личность – боцман Бронислав Устинович Друзь.
Моряк от бога, боцман от черта. В сорок шесть лет он успешно сдал экзамен и получил диплом фельдшера. Устиныч прекрасно играл в шахматы, мастерил из ракушек, ушных камней и глазных хрусталиков крупной рыбы оригинальные шкатулки и сувениры, рисовал лаковые по дереву миниатюры, писал стихи. Хотя стихи – неповторимая муза народного поэта Б.У. Друзя это «песнь – песен» и тема особая
Последствия моего недолгого пребывания в роли Садко ужасными не были.
Я был торжественно внесен в салон, причем ногами вперед. Несшие тело правда вовремя спохватились и принялись меня кантовать. Это мероприятие закончилось драматичным ударом потерпевшего головой о переборку. Последнее и привело его в чувство.
Боцман в роли фельдшера принял к пострадавшему медицинские меры, причем как научного так и народного характера. Кроме укола камфоры и дозы нашатыря я был темпераментно растерт спиртом, а приличная часть его была почти насильно и перорально(то-есть через рот) введена внутрь организма. Мне стало приятно и сказал я, что это хорошо! Почти в полном составе натолкавшийся в салон экипаж, во влажной робе и в сухом штатском, дружно и облегченно выдохнул. После чего большинство решило поддержать и поздравить заново рождённого и так-же приняло перорально, причём неоднократно.
«Ты, Вальдамир теперь крещеный!» – провозгласил боцман. Устиныч на правах медработника состоял при мне неотлучно все десять часов перехода до Мурманска. Обращался он ко мне по имени, но как-то странно на нормано-варяжский лад. Кстати по его словам, топонимика слова Мурманск восходит к старинному морман-моряк – человек моря. Да и дореволюционное название Мурманска – Николаев на Мурмане.
Мурманск – Алеша.– «Крещен ты, Вальдамир не грешным русским попом, а литым морским железом и соленой купелью, а потому быть тебе подлецу мореманом!» – Велеречивость сия нашла на немолодого усатого моряка не по внезапному вдохновению, а вследствие продолжительного психотерапевтического сеанса, который он предпринял как медик. В наше время это бы назвали снятием посттравматического стресса. Естественно, что быстродействующий, релаксирующий препарат с резким запахом был успешно применен как к пациенту, так и к целителю.
Мурманск – Алеша.Между тем, судно миновало остров Кильдин и вошло в створ Кольского залива. Мы с боцманом выпили по кружке крепчайшего «собачьего» чая, цвета вишнёвого янтаря. Такой чай обычно готовят в «собачью вахту» с четырех до восьми утра. Напиток этот слабее чифиря в три раза, да и содержит сахар. Поэтому он не дурманит, а бодрит и тонизирует, к тому же нейтрализует алкоголь, принятый естественно в человеческих, а не в драматических дозах. Так-что, к моменту постановки судна на рейд напротив рыбного порта, боцман вышел на полубак(носовая возвышенная надстройка) трезвее самой якорной лебедки – брашпиля. Команда с мостика – «Отдать левый якорь!» была исполнена. Загрохотала цепь и судно, слегка качнувшись, замерло в спокойных водах родного порта приписки.
Глава 2. «Остров Медвежий.»
Этой же ночью «Жуковск» уже был пришвартован к причалу. Стояли мы третьим корпусом между сейнером и БМРТ (большой морозильный траулер). Ближе к утру меня разбудил шум доносившийся откуда-то сверху, пустого пространства между падволоком(потолком на судне) и палубой над ним. Слышалось цоканье десятков коготков, мерзкий писк и возня. Крысы! Меня передёрнуло от отвращения. Перед рейсом этих тварей потравили газом на спецпричале и в рейсе их почти не было слышно. А тут за пару часов уже набежали с соседних бортов.
«Фу! Фу-фу! Фу-фу-фу!»- донеслось от соседней койки. Вообще то часом ранее на ней мирно почил боцман. Теперь же он вдруг вместо нормального мужицкого храпа почему-то издавал эти странные звуки, как будто дул в блюдце с кипятком. Я щёлкнул светильником в изголовье. В мертвенно-жёлтом свете ночника передо мною открылась жуткая картина.
Несчастный Устиныч лежал смирно, боясь пошевелиться, выпучив безумные глаза. На его широкой морской груди, обтянутой шерстяной тельняшкой в позе любимой кошечки возлежала огромная серая с проседью чучундра- портовая крыса. Длинный, розово-чешуйчатый хвост свисал до простыни и интимно подрагивал. Чучундра была занята противоестественным действом: шевеля острым носом с жёстким кустиком чувствительных усов, обнажив мелкие, острые зубки, она с неуёмным вожделением обнюхивала красу и гордость старого боцмана, его роскошные, серебристые усы.
