Алистер Маклин - Крейсер Его Величества «Улисс»
— Заткни свою поганую глотку! — послышался свирепый шепот Петерсена.
И тут Брукс с Николлсом с ужасом услышали, как хрустнула кисть Рййли, сжатая могучими пальцами гиганта.
— Частенько я тебя слушал, Райли, — медленно продолжал Петерсен. — Теперь с меня хватит. Ты хуже рвотного порошка!
Отшвырнув руку Райли, он отвернулся от него. Райли, кривясь от боли, потер кисть, потом заговорил, обращаясь к Бэрджесу:
— Что это с ним стряслось, черт возьми? Какого еще дьявола...
Он замолчал на полуслове. Бэрджес пристально глядел на Райли. Он уже давно смотрел на него. Нарочито медленно он опустился на постель, натянул одеяло до самого подбородка и повернулся к ирландцу спиной.
Брукс вскочил на ноги, затворил дверь и нажал на выключатель.
— Конец картины первой действия первого! Занавес! Свет! — проговорил он. — Вы поняли, что я хотел сказать, Джонни?
— Да, сэр, — медленно кивнул Николлс. — Во всяком случае, мне так кажется.
— Имейте в виду, мой мальчик, этого ненадолго хватит. Во всяком случае, такого подъема. — Он усмехнулся. — Но, возможно, до Мурманска и дотянем. Как знать?
— Я тоже на это надеюсь, сэр. Спасибо, за представление. — Николлс протянул руку, чтобы взять канадку. — Пожалуй, я пойду на ют.
— Ступайте. Да, Джонни...
— Слушаю, сэр.
— Я насчет объявления о скарлатине... По пути на ют можете предать его волнам. Не думаю, чтобы оно могло нам понадобиться.
Усмехнувшись, Николлс осторожно затворил за собой дверь.
Глава 4
В ПОНЕДЕЛЬНИК
(ночью)
Повышенная боевая готовность, объявляемая в период сумерек, продолжалась целую бесконечность. В тот вечер, как и сотни раз прежде, она оказалась излишней мерой предосторожности. Во всяком случае, так казалось со стороны. Хотя вражеские налеты в утренних сумерках были обычным явлением, на закате они происходили редко. С другими кораблями обстояло иначе, но «Улисс» был везучим кораблем. Каждый знал это. Даже Вэллери. Но он знал, почему именно. Бдительность — такова была первая из его морских заповедей.
Вскоре после выступления командира радарной установкой была обнаружена воздушная цель. Дистанция до нее сокращалась. Это наверняка был неприятельский самолет: у коммандера Уэстклиффа, старшего авиационного офицера, на стене висела карта, на которой были обозначены маршруты полетов своей авиации. Этот же участок был свободен. Но внимания на донесение радиометриста никто не обратил, за исключением Тиндалла, приказавшего изменить курс на 45 градусов. Появление самолета было столь же обыденным явлением, как и вечерняя боевая тревога. Это их старинный друг «Чарли» спешил засвидетельствовать свое почтение.
«Чарли» — обычно четырехмоторный «фокке-вульф кондор» — был неотъемлемой принадлежностью полярных конвоев. Для моряков, ходивших на Мурманск, он стал примерно тем же, чем для моряков прошлого столетия, плававших возле «гремящих сороковых» широт, был альбатрос — эта зловещая птица, которую немного боялись, но встречали почти дружелюбно и никогда не убивали. Правда, с «Чарли» дело обстояло несколько иначе. В былые дни, до появления авианосных транспортов[5] и эскортных авианосцев, «Чарли», бывало, висел в воздухе от зари до зари, кружа над конвоем и регулярно сообщая на свою базу его координаты.
Нередко между английскими кораблями и немецкими самолетами-разведчиками происходил обмен любезностями, на этот счет рассказывались самые диковинные истории. Самыми распространенными были шутки по поводу погоды. Несколько раз «Чарли» слезно молил сообщить его координаты и получал подробнейшие данные о его широте и долготе, судя но которым он находился где-нибудь в южной части Тихого океана. Как всегда, команды не одного десятка кораблей утверждали, будто история эта произошла именно с ними. Говорят, что начальник одного конвоя радировал «Чарли»:
«Прошу, летайте в обратную сторону. А то голова кружится». В ответ «Чарли» с любезной готовностью начал кружить в противоположном направлении.
Однако в последние месяцы отношения с «Чарли» заметно ухудшились, он стал осмотрительнее. С появлением авианосных кораблей разведчик прилетал изредка. Обычно, сделав лишь один круг на почтительном от конвоя расстоянии, он затем исчезал в темноте.
Этот вечер не был исключением. Матросы лишь мельком увидели сквозь пургу силуэт «кондора», который тотчас пропал в сгущающейся мгле. Теперь «Чарли» сообщит о составе и количестве кораблей эскадры и курсе, которым она движется; правда, Тиндалл питал слабую надежду на то, что ему удалось ввести немецкую разведку в заблуждение относительно их курса. Эскадра возле широты шестьдесят два градуса, восточнее Фарерских островов, и вдруг идет курсом норд-норд-ост? Немцы вряд ли попадутся на удочку, тем более, что им почти наверняка известно о выходе конвоя из Галифакса. Сопоставить два этих факта — проще простого.
Поднять в воздух «сифайры» — единственный тип истребителей, способных догнать «кондор», — никому и в голову не пришло. Отыскать потом в темноте авианосец, даже по радиолучу, трудно. Да и посадка ночью, тем более во время пурги, да еще на раскачивающуюся во все стороны палубу, означала бы самоубийство. Малейший просчет, самая незначительная ошибка — и пропал бы не только самолет, но и летчик. И тогда «сифайр» с его длинным, торпедообразным фюзеляжем из-за огромного веса мотора системы «Роллс-Ройс мерлин» превращался в западню, откуда не было никакой возможности выбраться.
«Улисс» снова лег на прежний курс, двигаясь навстречу приближающемуся шторму. Оставив боевые посты, моряки заступили на обычную походную вахту: четыре часа на вахте, четыре — свободных. Можно подумать, не ахти уж какие лишения — двенадцать часов на вахте и столько же свободных часов. Если б так оно и было, это еще терпимо. Но дело в том, что три часа ежедневно продолжались боевые тревоги, через день по утрам матросы занимались судовыми работами (это в свободное-то от вахты время), и Бог знает сколько времени оставались на боевых постах, когда объявлялась боевая тревога. Кроме того, прием горячей пищи — когда он был, этот прием, — приходился на свободное от вахты время. Три-четыре часа сна в сутки считалось обычным явлением. А случалось и так, что люди по двое суток обходились без сна.
И температура, и давление падали медленно, но верно. Волны стали выше и круче, ложбины между ними глубже; пронизывающий до костей ветер гнал тучи снега, превращая его в сплошную, непроницаемую пелену. Это была тяжкая, бессонная ночь как для тех, кто находился на палубе, так и для тех, кто оставался в нижних помещениях; и для вахтенных, и для подвахты.
