Т. Креве оф Барнстейпл - Федька-Зуек — Пират Ее Величества
Большая Удача Федьки-зуйка оказалась рыжеватой, а если уж откровенно сказать, так вовсю рыжей, кругломорденькой, с кошачьими усами вразлет и тщательно подстриженной бородкой. В левом ухе у нее была тяжеленькая золотая серьга. Одета она была в яркий дорогой аксамит: камзол ярко-лазоревый, штаны и дублет прорезной пунцовые, манжеты кружевные, воротник тоже, жилет и сапоги желтые, мягкие, испанской кожи.
Эфес модной длинной шпаги усеян изобильно малыми камушками — прозрачно-огнистыми. Когда незнакомец двигался, камушки выстреливали разноцветные лучики.
«Бриллианты!» — догадался и про себя ахнул Федяня. Он уже немало наслышан был об этих каменьях, сказочно дорогих, тверже стали и тверже любого другого камня — но при этом горящих как уголья. Правда, так близко и так много враз он еще не видел.
Владелец бриллиантов сидел во главе длинного стола, но не того общего, для публики поскромнее, а составленного из трех «чистых», с богатыми скатертями. Компания с рыжим сидела молодая, самый старый лет тридцати. За общим столом прошелестело:
— Фрэнсис Дрейк! С ним можно из ада целеньким вернуться запросто: везунчик. Но разборчив — черт поймет, что ему нужно. Матросов на один рейс выбирает как невесту на всю жизнь.
Федяня навряд ли отважился бы сам первым подойти к этому смугловатому, не в лад рыжизне, опаленному явно нездешним солнцем, богатому и властному капитану. Но…
Но за тем столом о чем-то заспорили, и вдруг…
— А кто из вас пойдет со мною, если мне взбредет в голову идти вперед и вперед, ни-ког-да не поворачивая назад? Ну, кто?
За сдвинутыми столами на мгновение смолкли. И… «Вот он, твой шанс, парень! Не зевай!» — сказал себе Федяня и, на чуть-чуть раньше, чем кто из парней, гуляющих с этим рыжим Дрейком, очухался от оторопи, вызванной словами рыжего капитана. Федька-зуек встал, рванулся к тому столу и неожиданным для себя сиплым басом сказал громко:
— Сэр, я готов идти с вами, куда прикажете, — и меня никто и ничто не остановит. Я молод и пока еще умею не слишком много. Но, во-первых, я буду стараться, во-вторых, я буду учиться, а в-третьих, я везучий!
— Гм, хорошо сказано. Но вы не англичанин, юноша. Откуда?
— Московит.
— О-о! Второй раз в жизни разговариваю с живым московитом. Вы сбежали со своего корабля?
— Нет. Царь у нас грозный. Его слуги спалили наше село, и мы навсегда в ваше королевство отплыли, поскольку и прежде торг с вами вели.
— Малец смел, находчив и, что немаловажно, рыж, как я и как Ее Величество! Но ведь малец… А, ладно. Юный московит, я вас беру. Но будьте готовы к тому, что ближайшие рейсы со мной не принесут ни славы, ни денег.
— Ближайшие — ладно. Не одни ж они будут?
— Верно. Кстати, как вы, юноша относитесь к испанцам?
— К папистам? Я с ними никогда еще не сталкивался. Но слышал, что они хотят и добиваются, чтобы все земли, сколь ни есть их в мире, стали одной веры — ихней — и под ихней властью. Ежели вправду так, то я против испанцев. Мне такие планы не по сердцу. Пускай каждый живет и от геенны огненной спасается, как он сочтет правильным.
— Браво, малец. Сейчас у меня полно малых дел, а ты нанят для большого дела. Через… Через два месяца ровно явишься в доки короля Эдуарда в Чатаме с утра, не позднее полудня и найдешь там барк «Лебедь». Там о тебе будут знать. А сейчас — прощай, московит. Вот тебе пять шиллингов, поскольку к осени дело, а теплая одежда денег стоит. Все ясно?
Этот разговор состоялся в таверне «Дельфин» в Лондонском порту в августе 1569 года…
Глава 4
ДИВНОЕ ПЕНЬЕ ПОПУГАЯ
В начале октября 1569 года английский матрос Тэд — недавно еще Федька-зуек, сын нарвского лоцмана и внук беломорского кормчего, приплыл из Гулля в Плимут с грузом шеффилдского железа на люгере «Св. Георг». Рейс был нелегкий, сплошные шторма — и команда, набранная на один рейс, решила отметить благополучное прибытие в порт назначения. Но Тэд отстал от своих — он не любил джина, сразу валящего с ног, и быть сильно, до беспамятства, пьяным тоже не любил. Поэтому он не пошел в кабак «У Смитонской башни», а тихо свернул в таверну «Под розой и омелой», что на Нью-стрит в плимутской слободе Барбикен, пивка-портера попить.
В таверне было тепло и людно. Пылал камин, в котором на вертеле жарился целый кабан, брюхо которого было набито душистым сеном из мяты, чабера, тимьяна и крапивы. За строгаными, не покрытыми ничем столами гуляли-веселились моряки. Судя по выговору, гнусавому и тягучему, местные, девонширские. За всех платили молодцы Джона Хоукинза — загорелые, разодетые в дорогие заграничные одежды из фландрских сукон, испанского аксамита и даже турецкого муслина. Эфесы клинков вызолочены, отвороты сапог расшиты бисером, среди которого блестят розоватые караибские жемчужины…
А на плече у одного из них сидела большая птица с толстым желтым клювом. Ярко-зеленая, в алых подштанниках, с синими подкрыльями. Вдруг красивая птица разинула толстый, точно у беломорского топорика, клюв и хрипло заорала по-английски:
— Деньги! Деньги! Я люблю деньги! Много, много денег! Еще больше денег! Давай, загребай! Смер-рть испанцам!
Конечно же, это был попугай — сказочная говорящая птица из южных дальних стран. О существовании таких птиц Федька уже наслышан был и от кормчего Михея, и от здешних бывалых людей, вроде Дика Тернбулла, матроса, с которым Федяня оказался по соседству в бордингхаузе — дешевой, пьяной и шумной гостиничке для моряков, где он несколько раз ночевал в сильный дождь. Болтали, что стоит эта птица невероятные деньги, а водится где-то в испанских владениях. И как магнит железную соринку, притянула сказочная птица скудно одетого российского паренька.
Федяня подошел, заговорил… И все шло нормально, пока русский не обронил, что нанят некиим рыжим капитаном, по фамилии Дрейк. Тут владелец попугая разъярился:
— Ты, русская салага! Чего врешь? Фрэнсис меня-то не взял — ме-ня, выросшего с ним по соседству.
И поскольку Федя стоял на своем, его крепко побили. И выкинули из таверны на мокрый булыжник. И последними словами, какими его напутствовали, были: «Всякий иностранец воображать о себе будет! Ишь, Дрейком нанятый!» Каким-то образом эта история разнеслась по порту, и докеры при разгрузке судна его уж иначе и не называли, как «Эй ты, Дрейком нанятый!»
2А через две недели, взявши расчет, Федяня явился в Чатам, в доки короля Эдуарда. Там стоял малоприметный коричневый трехмачтовый барк с двенадцатью пушками и необычно длинным бушпритом — «Лебедь». Вахтенный матрос, едва Федяня открыл рот, сказал:
— Ты, что ли, капитанов русский? Сроду такого чудного акцента не слышал. Подымайся на борт. Твой гамак третий налево от входа. Вещи все с тобой?
