Вашингтон Ирвинг - Кладоискатели
В этот вечер загадочный незнакомец был словоохотливей, чем обычно, и сообщил множество поразительных историй о грабежах и пожарах в открытом море. Он с особенным удовольствием смаковал эти истории, и чем большее впечатление производили они на его простодушных и мирных слушателей, тем большим количеством жутких подробностей он их уснащал.
Он хвастливо и обстоятельно рассказал о том, как был захвачен испанский «купец». Корабль, застигнутый штилем, в продолжение долгого летнего дня лежал неподвижно в дрейфе близ острова, где пираты скрывались в засаде. Они увидели его с берега и при помощи подзорных труб определили его класс и его вооружение. Ночью к нему отправили на вельботе отборный отряд смельчаков. Бесшумно гребя, приблизились они к судну: оно еле-еле покачивалось на легкой зыби; паруса его лениво полоскались на мачтах. Вахтенный заметил их лишь тогда, когда они находились уже под самой кормою. Он поднял тревогу; пираты метнули на палубу ручные гранаты и вскочили на грот-руслени, размахивая ножами. Экипаж корабля взялся за оружие, но неожиданность нападения застигла его врасплох; некоторых застрелили тут же на месте, другие искали спасения на верхушках мачт, третьи были сброшены в воду и утонули, в то время как остальные бились врукопашную от шканцев до бака, храбро отстаивая каждый дюйм палубы. Наиболее отчаянное сопротивление оказали трое испанских дворян, находившиеся на борту вместе с женами. Защищая кают-компанию, они уложили многих из нападавших; они дрались как дьяволы, ибо их ярость распалялась от криков женщин, доносившихся из каюты. Один из этих донов был стар и вскоре свалился. Двое других стойко сопротивлялись, несмотря на то, что среди нападавших был сам капитан пиратского корабля. Но вот на шканцах раздались победные крики. «Корабль в наших руках!» – кричали пираты. Один из донов тотчас же бросил шпагу и сдался; другой, гордый и пылкий юноша, – он только-только женился, и на корабле была его молодая жена, – сильным ударом рассек капитану лицо. Капитан только и успел вымолвить: «Не давать никому пощады!»
– И что же сделали с пленниками? – не утерпел Пичи Прау.
– Их всех пошвыряли за борт, – последовало в ответ.
Воцарилось гробовое молчание.
Пичи Прау молча отшатнулся назад, как человек, неожиданно наткнувшийся на логово спящего льва. Почтенные бюргеры испуганно поглядывали на шрам, пересекавший лицо неизвестного, и чуть-чуть отодвинули свои стулья. Моряк, однако, продолжал невозмутимо курить, на лице его не дрогнул ни один мускул, и казалось, будто он не заметил или, быть может, не пожелал заметить неблагоприятное впечатление, произведенное его рассказом на слушателей.
Первым нарушил молчание отставной офицер на половинном окладе, ибо он снова и снова предпринимал бесплодные, правда, попытки одержать верх над этим морским тираном и таким образом возвратить себе былое положение и былой вес в глазах своих давних приятелей. Он решил противопоставить кровавым рассказам пришельца свои не менее потрясающие рассказы. Как обычно, его героем был Кидд, о котором он, кажется, собрал решительно все предания и легенды, имевшие хождение в этой провинции. Одноглазый вояка неизменно вызывал в моряке раздражение. На этот раз он слушал офицера особенно нетерпеливо. Он сидел, упершись одною рукою в бок, облокотившись другою о стол – в этой руке у него была короткая трубка, которую он время от времени сердито подносил ко рту, окружая себя тучами табачного дыма; ноги свои он скрестил, причем одною ногою постукивал по полу, и то и дело искоса, глазами василиска, поглядывал на разглагольствующего английского капитана. Наконец, когда последний упомянул о том, что Кидд с частью своей команды поднялся вверх по Гудзону, чтобы укрыть где-нибудь в глухом месте награбленную добычу, моряк не выдержал и разразился яростными проклятиями:
– Кидд вверх по Гудзону! Кидд никогда не поднимался вверх по Гудзону!
– А я говорю, что поднимался, – упрямо возразил офицер, – и, согласно молве, зарыл там целую кучу сокровищ. На том мыске, что вдается в реку и прозывается Чертовым кутом.
– К черту и вас и ваш Чертов кут! – заорал моряк. – Я утверждаю, что Кидд никогда не поднимался вверх по Гудзону! И какого черта вы знаете о Кидде и о том, где он бывал?
– Откуда я знаю? – повторил, как эхо, отставной офицер. – Да я был в Лондоне во время его процесса и, черт побери, имел удовольствие видеть, как его вздернули.
– В таком случае, сударь, позвольте заметить, что у вас на глазах повесили лучшего парня на свете, а между тем, – добавил он, придвинув голову вплотную к лицу офицера, – там было достаточно сухопутных крыс, которых следовало бы вздернуть вместо него.
Отставной офицер замолчал, но его единственный глаз, светившийся, как раскаленный докрасна уголь, выражал всю меру негодования, стеснившего ему грудь.
Пичи Прау, у которого всегда чесался язык и которого так и подмывало ввернуть словечко, заметил, что джентльмен, разумеется, прав. Кидд никогда не зарывал клада ни на Гудзоне, ни вообще в здешних местах, сколько бы ни твердили об этом. Другое дело – Бредиш и еще кто-то из буканьеров; те действительно зарыли пропасть сокровищ: одни утверждают, будто бы в Черепашьей бухте, другие – что на Лонг-Айленде, третьи – якобы по соседству с Вратами Дьявола.
– И правда, – добавил он, – я припоминаю одну историю, приключившуюся с Сэмом, негром-рыбаком. Это случилось очень давно, и некоторые считают, что дело не обошлось без буканьеров. И так как все мы – друзья и приятели и, надеюсь, моя повесть останется между нами, я готов ее рассказать. Однажды темною ночью – с тех пор протекло уже много лет – Сэм, возвращаясь с рыбной ловли, а он рыбачил, надо сказать, у Врат Дьявола…
Но здесь, в самом начале, история Пичи была прервана внезапным движением неизвестного. Он опустил на стол свой воистину железный кулак суставами вниз, и притом с такой силою, что прогнулась одна из досок, из которых этот стол был сколочен, и, сумрачно взглянув через плечо на присутствующих, зарычал, как разъяренный медведь.
– Погоди, сосед! – сказал он, многозначительно кивнув головой. – Оставь-ка лучше буканьеров и их клады в покое – не старикам и старухам мешаться в такие дела! Они храбро бились ради добычи и отдали за нее душу и тело, и где бы ни таились их клады, тому, кто попытается добраться до них, – уж будьте покойны! – не миновать потасовки с дьяволом!
За этой неожиданной вспышкой последовало ничем не нарушаемое молчание. Пичи Прау съежился и умолк, и даже одноглазый офицер – и тот стал белей полотна. Вольферт, который, притаясь в темном уголке комнаты, с жадностью прислушивался к этим толкам о зарытых сокровищах, смотрел со страхом и одновременно с почтением на этого храбреца-буканьера, ибо он подозревал, что моряк и в самом деле был не кем иным, как буканьером. Во всех его рассказах о дальних плаваниях звякало золото, сверкали и искрились драгоценные камни, и это придавало цену каждой произнесенной им фразе; Вольферт отдал бы все на свете, лишь бы пошарить в тяжелом морском сундуке, наполненном в его воображении золотыми дарохранительницами, распятиями и пузатыми, полными дублонов, мешочками.
