Константин Бадигин - Покорители студеных морей. Ключи от заколдованного замка
Коменданту Петропавловского порта майору Скрупскому доложили о неизвестном судне с пушками на борту. Известие вызвало переполох. «Надежду» не ждали, вернее, ее ждали только в будущем году, после посещения Японии. Но все усиливающаяся водотечность в корпусе корабля заставила командира Крузенштерна изменить направление и идти в Петропавловск для починки.
Комендант Скрупский распорядился втащить на батареи пушки и приготовить ядра и порох. По его приказанию один из офицеров на карбасе под веслами вышел навстречу неизвестному кораблю.
— Что за судно, откуда идете? — с грозным видом закричал офицер, хотя у него тряслись поджилки. Если бы корабль оказался неприятельским, дело могло закончиться плохо. На «Надежде» поубавили паруса.
— Корабль принадлежит Российско–Американской компании, идет из Петербурга.
Карбас поспешил в порт с радостной вестью. Комендант Скрупский переменил ядра на пыжи, и в честь прихода «Надежды» прозвучали одиннадцать выстрелов.
В ответ выстрелили одиннадцать пушек «Надежды».
Вслед за лоцманской лодкой «Надежда» вошла в узкий, глубокий проливчик между оконечностью галечной косы и гористым полуостровом, закрывавшим с запада Петропавловскую гавань. Порт оказался удобным, закрытым от волнения.
Вскоре «Надежда» ошвартовалась у северного берега, против складов Российско–Американской компании. За складами виднелись еще два десятка маленьких деревянных домов и среди них один побольше, хорошо построенный, принадлежащий коменданту. Десяток домиков торчали на галечной косе вперемежку с камчадальскими балаганами.
Встречать прибывший из Петербурга корабль высыпало все население поселка. К пристани, заливаясь разноголосым лаем, сбегались петропавловские собаки.
Николай Петрович Резанов вышел на шканцы.
— Благодарю бога, — сказал он, крестясь, — наконец я под защитой законов моего отечества. — И, не медля ни часа, сошел на берег.
Вслед за Резановым камердинер Иван нес на вытянутых руках дубовый ларец, где хранилась государственная грамота.
Вид у посла был болезненный, бледный. Скрупский предоставил Резанову большую половину своего дома. Дубовую шкатулку поставили в парадной комнате под иконами.
— Теперь я чувствую себя в безопасности, — скинув верхнее, оставшись в мундире, сказал Резанов гостеприимному хозяину.
— Но что у вас произошло, ваше превосходительство?
— На корабле случился бунт.
— Отказываюсь верить! Кто мог осмелиться?
— Офицеры, поднятые на сие капитан–лейтенантом Крузенштерном. Требую немедленно отправить курьера в Нижне–Камчатск к губернатору. Он должен прибыть с солдатами. Крузенштерн может оказать сопротивление.
— Пишите депешу, ваше превосходительство. В тот же час, когда вы запечатаете конверт, нарочный выедет к генералу Кошелеву.
С каким наслаждением Николай Петрович обедал у коменданта! Обед был обыденный: гостей не ждали. Он состоял из рыбных блюд. Главным украшением стола была горбуша. Ржаной душистый хлеб таял во рту. Удовольствие путешественников от домашнего обеда могут понять только те, кто полгода питался солониной и потерявшими вкус сухарями, а жажду утолял меркой теплой, гнилой воды.
Николай Петрович оживился, на его лице появились живые краски. Он вышел из мира изрядно надоевшего ему судна и позабыл о событиях, разыгравшихся на корабле полгода назад. Сегодня у него на душе был праздник.
Нарочный выехал на рассвете с подробным письмом к генералу Кошелеву.
Резанова заинтересовала обильная камчатская земля. Он принялся расспрашивать майора Скрупского, священника местной церкви и всех, с кем ему пришлось встретиться, о событиях здешней жизни.
Недавно Камчатка пережила страшные времена. В 1800 году солдаты полковника Сомова завезли заразную болезнь, которую майор Скрупский называл то желтой горячкой, то сомовской болезнью. Она унесла около тысячи семисот камчадалов и около четырехсот русских. Многие селения вымерли до единого человека, и трупы лежали неубранными до конца эпидемии. В 1801 году на Камчатку прибыл лекарь Малафеев, ему удалось остановить страшную болезнь.
Николай Петрович узнал, что попытки заняться земледелием не удались полковнику Сомову, хотя на обзаведение необходимым инвентарем были затрачены немалые деньги. Почва на Камчатке плодородная, но сырая. Дождливая погода и ранние заморозки мешали выращиванию зерновых культур.
Много жалоб Резанов услышал на приказчика Российско–Американской компании и на других камчатских купцов. Продавались все товары по чрезвычайно высоким ценам. Пуд сливочного масла стоил шестьдесят рублей, а трехведерная фляга водки почти тысячу рублейnote 2[89]. Николай Петрович впервые по–настоящему задумался о судьбе правителя Баранова. Ведь доставка товаров в Русскую Америку обходилась еще дороже. Баранову приходилось кормить и одевать четыреста человек россиян и несколько тысяч алеутов и кадьякцев. Вдобавок он строил крепости и приобретал оружие. Лекаря в Русской Америке не было, и Баранов боролся с болезнями, пользуясь старинным лечебником. На Камчатке проживало всего двести солдат, оставшихся от войск полковника Сомова. Иркутск, Якутск и Охотск, выполняя царское повеление, не справлялись с доставкой провианта… Не хватало хлеба, камчатские купцы торговали по баснословным ценам. Офицеры и чиновники получали небольшое жалованье, процветало казнокрадство и мошенничество.
«И Русскую Америку постигла бы такая же судьба, — подумалось Резанову, — ежели бы там правил губернатор».
Школы, открытые правительством на Камчатке в первой половине XVIII века для русских и камчадалов, существовали до конца века. Камчадалы учились успешно и детей своих в школы отдавали с желанием. Однако местные начальники вместо помощи всячески препятствовали деятельности учителей, и школы одна за другой стали закрываться. Последняя школа закрылась совсем недавно, в самом конце XVIII века.
На борту «Надежды» офицеры ожидали прибытия генерал–майора Кошелева как большую неприятность.
Иван Федорович Крузенштерн давно раскаивался в том, что произошло, но отступать было поздно. Слишком круто он тогда поступил. А все виноват этот болван граф Федор Толстой. Даже видавшего виды моряка Крузенштерна стал смущать своим поведением гвардейский подпоручик, пьяница и дебошир. И остальные офицеры кораблей сторонились строптивого графа… Он, Крузенштерн, поставил под сомнение императорский рескрипт, прочитанный Резановым тогда на шканцах.
Смятение охватило душу, но Иван Федорович по–прежнему с надменным видом прохаживался по палубе, закинув руки за спину. Он тотчас бы ушел в Японию, но без императорского посла Резанова сделать это было невозможно.
