Юрий Баранов - Позывные дальних глубин
А сын, видимо, сердцем почувствовал отцовские мысли и тихо сказал:
— Не беспокойся, пап, со мной всё будет в полном порядке. Я тебе обещаю.
Ничего на это не сказал Егор. Лишь ещё крепче стиснул сына в своих руках. Потом легонько оттолкнул его от себя, будто отпуская на все четыре стороны свободного плавания и шагнул на трап, ведущий на борт лодки.
И в это самое время, непрерывно сигналя, на пирс влетел штабной «Уазик». Непрядов невольно задержался на трапе. Встрепенулись и провожавшие его офицеры, недоумевая, что бы это могло значить.
Выскочивший из машины офицер тотчас протянул адмиралу бланк телеграммы, пояснив при этом:
— Срочная, из Генштаба.
Сам же как-то странно глянул на Непрядова, давая понять, что сообщение касается его лодки.
«Опять какие-нибудь неприятности», — предположил Непрядов и на душе у него снова сделалось тоскливо и пусто. А здесь Горохов ещё сверлит глазами так, будто дырку проделать хочет или с потрохами сожрать…
Кончив читать, Бахарев с самым серьёзным, официальным видом подозвал к себе Непрядова и громко, чтобы все слышали, произнёс:
— Поздравляю вас, товарищ командир, с присвоением воинского звания контр-адмирал.
При этих словах Непрядов не столько обрадовался, сколько удивился, поскольку не верил, что такое вообще когда-либо возможно. Офицеры возбуждённо загалдели, принялись наперебой поздравлять его, пожимая руку. Он же в ответ сдержанно кивал и грустно улыбался, не чувствуя в себе особого торжества. Ощущение было таким, будто всё происходящее его не касалось.
Могло показаться, что не хотел верить собственным ушам и кавторанга Горохов. Никогда ещё Непрядову не приходилось видеть человека, на лице которого отражалось бы столько разочарования и досады. Впрочем, лично для Непрядова это не имело уже никакого значения.
Окончательно поверил Егор в своё новое звание лишь после того, как его снова обнял сын, в толпе еле протиснувшийся к отцу. Едва ли кто из всех присутствующих радовался за Егора так искренне и чистосердечно.
— Эх, знать бы чуть раньше, — посетовал Бахарев. — Я бы вам свои погоны подарил. У меня как раз парочка новеньких контр-адмиральских дома завалялась. Всё же приятнее было бы с ними в моря идти. Да вот беда: уже поздно за ними кого-то посылать.
— Это не так уж важно, — успокоил комдива Непрядов. — Я не гордый, потерплю как-нибудь до возвращения с моря.
— Строго между нами, — доверительно шепнул Бахарев Егору, — Ваше адмиральское звание каким-то образом опередило назначение вас на мою должность. Получение приказа ожидается со дня на день, из Москвы мне уже на этот счёт звонили. — А вас куда? — учтиво полюбопытствовал Непрядов.
— В Москву, в переулок Козловского, — поскромничал «два Данилы», имея ввиду Главный штаб флота, — на должность начальника одного из отделов, — и предупредил. — Надо полагать, командиром вы идёте в море последний раз.
— Что ж, там видно будет, — неопределённо отвечал Егор.
На том и расстались. Время вышло, и с борта убрали трап.
Уже на мостике Кузьма по-свойски шлёпнул Непрядова по спине и посулил:
— Не расстраивайся, Егорыч. Мы тебе прямо к ватным штанам пришьём красные генеральские лампасы. Во, какие галифе будут! — и показал большой палец.
— Сам ты солдафон, — незлобно огрызнулся Непрядов и дал команду сниматься со швартовых.
Взбугрилась маслянистая вода у кормы лодки. Громада подводного корабля медленно, задним ходом отвалила от пирса. Провожаемая криком чаек, субмарина величаво пошла к выходу из гавани, нацеливаясь на океан. Оставшиеся на берегу люди какое-то время махали вслед уходившему кораблю руками. Потом, не дожидаясь когда он скроется за дальним поворотом в шхерах, моряки стали расходиться по своим обычным делам. И только высокий, стройный мичман долго ещё глядел в том направлении, где виднелся ещё смутный силуэт лодки. Что он ждал и о чём думал, никому не было ведомо. К тому же, на пирсе до него никому не было дела. Там снова началась привычная рабочая суета. Ворочались стрелы грузовых кранов, медленно передвигались тяжело гружёные торпедовозы. Со своими заботами сновал моряцкий люд, и часовые, как всегда, маялись у корабельных трапов. А мичман всё стоял и стоял у самой кромки пирса, погружённый в свои раздумья. Потом он что-то пошептал про себя и трижды перекрестил совсем уж было ушедшую лодку, благословляя её.
Мичман не двигался с места до тех пор, пока атомоход совсем не затерялся где-то вдали. Только после этого он пошёл прочь, его тоже звала служба.
11
Для моряка-подводника, так уж выходит, однажды всё может кончиться если не вполне естественным, то самым нелепым образом — даже любовь и сама жизнь, но только не прерванный поход, который становится вечным. Подлодка Непрядова с моря не вернулась. Её долго искали и какое-то время продолжали ещё ждать, надеясь на чудо, но потом, когда минули все разумные сроки, объявили без вести пропавшей. В предполагаемый район её исчезновения вылетали поисковые самолёты, которые с помощью чутких приборов обшаривали едва не каждый торос. Но сплошные ледяные поля были пустынны, безжизненны и немы. Можно было лишь гадать, что произошло с пропавшей лодкой. О ней вспоминали всё реже и реже. А потом она вообще стала достоянием истории флота Российского. Обвинять, либо оправдывать в случившемся экипаж и его командира не имело никакого смысла, потому как ни для того, ни для другого не было достаточных доказательств и фактов. Просто принял океан в очередной раз человеческие души, и оттого снова осиротела земля. Осталась лишь вечная память, да чьи-то невыплаканные слёзы.
А лодки опять из дальней гавани уходили в моря. В отсеках продолжали верить, любить, мечтать и надеяться на счастье, которого подводнику не так уж много отпущено. Конечно же, глубина стоила того, чтобы её однажды преодолеть, а потом уже в ней продолжать весь предназначенный путь, измеряемый ценой собственной жизни. Так было, так есть и так будет всегда, пока в живых останется хоть один моряк-подводник флота Российского.
12
Минули годы. В старинное русское село Укромово Селище однажды прислали на службу молодого иерея. Был он высок и статен, с аккуратной пшеничной бородкой и голубыми васильковыми глазами. Поселился в старом, давно заброшенном доме приходского священника, что стоял на холме подле такой же запустелой церкви. Начал молодой батюшка, по мере сил своих и с помощью мирян православных, поднимать из порухи и запустения храм Божий. Всё ещё могучие стены его покрылись лесами, застучали молотки, завизжали пилы. На звонницу вновь подняли сброшенный с неё и лежавший на земле колокол, укрепили его на железных растяжках, и снова начал он, будто корабельная рында, отбивать над Укромовскими полями и лесами время вечности.
