Юрий Клименченко - Штурман дальнего плавания
— Я и не думал, Игорь Петрович.
— Ну и правильно делал. Надо верить в хорошее. Верить в нашу справедливость. Понял?
— Понял, Игорь Петрович, — облегченно улыбнулся Александров.
Матрос ушел. Микешин закурил и задумался. Сейчас больше чем когда-либо ему не хватало Чумакова с его спокойным убеждающим словом и умением логически неопровержимо доказать свою правоту. Игорю казалось, что Александрову нужно было сказать что-то большее, чем сказал он, Игорь. Никогда еще среди моряков не возникало таких опасений. Теперь кто-то пытается поселить страх и сомнение в людях, которые четыре года мужественно и бережно носили в сердцах веру в Родину, в светлое будущее.
О разговоре с Александровым Игорь рассказал Горностаеву. Павел Дмитриевич слушал молча, кивая головой, потом задумчиво проговорил:
— Провокация. Опасная провокация. Люди возбуждены, все принимают с повышенной чувствительностью… Мы должны всеми способами ликвидировать такие настроения, если они появятся у наших людей. Надо скорее уезжать из этого гостеприимного места…
8Микешин, Горностаев и Линьков гуляли по темным, обсаженным высокими елями асфальтированным дорожкам «Вайлдфореста». Наступила тихая июньская ночь. Темное небо, огромная оранжевая луна, видневшаяся из-за деревьев, уютно освещенные окна домиков и полное безветрие. Тонкий, но сильный запах хвои исходил от деревьев.
— Давно бы нам нужно быть дома, — вздохнул Линьков. — Пахнет-то как!
На дорожке появился человек. Он, покачиваясь, двигался навстречу морякам. Когда он подошел ближе, в нем узнали Ральфа Бриксхэма. Лейтенант был навеселе. Ральф тоже узнал моряков и радостно закричал:
— Не ожидал вас встретить, парни! Хотите выпить? Давайте сядем.
Они сели на первую попавшуюся скамейку. Американец вытащил из кармана бутылку, отвинтил пробку-стаканчик, налил и протянул Горностаеву:
— За дружбу!
Горностаев выпил, за ним выпили Микешин, Линьков и сам Бриксхэм. Виски было душистое и крепкое. Закурили.
— Когда же мы наконец уедем, Ральф? — спросил Микешин. — Есть какие-нибудь новости? Когда дадут нам машины?
Лейтенант засмеялся:
— Теперь надо задавать еще один вопрос, парень: «Куда мы поедем?»
— То есть как это «куда»? В Союз, конечно.
Американец перестал смеяться.
— Вот что, ребята, я не хочу вас огорчать, но я всегда считал себя вашим другом и потому должен сказать все. Я восхищен русскими. Замечательные солдаты. Но не в этом дело. У меня есть приятель шофер. Дик водит эти автоколонны. Так вот, он рассказывал, что не все автоколонны с русскими попадают в советскую зону…
— А куда же они попадают?
— Кто его знает? Только не в советскую зону. Я сам ни дьявола не понимаю, ребята. В чем дело? Почему этих несчастных людей увозят куда-то, почему не отправляют домой? Ни черта не понимаю.
— Русских против воли увозят куда-то? — повторил Микешин, еще не веря этому. — Значит, и нас повезут не туда, куда мы хотим? Так?
— Ну, может быть, вас и повезут на родину. Вы — особая группа. Маленькая группа интернированных. О вас знают. О тех никто не знает. Их тысячи.
— Так кто же это все делает? Неужели американцы?
Сообщение Бриксхэма было настолько чудовищно, что никак не укладывалось в голове. Американцы! Союзники! Ральф снова вытащил бутылку, налил и опрокинул в рот стаканчик.
— Вообще я должен вам сказать, ребята, что после смерти старого Фрэнка[43] начали происходить какие-то странные вещи, которые непонятны ни мне, ни моим товарищам. Появилась какая-то третья сила. Она старается столкнуть нас лбами. Это чувствуется, хотя все делается очень умело и хитро. Но откуда это и зачем, никак не пойму.
Микешина не оставляла одна мысль: «Неужели советские люди не попадут на родину?»
— Никто из русских не попадает домой, Ральф? — еще раз спросил Игорь лейтенанта.
— Да нет! Некоторые попадают. Но не все. Не вешайте головы, парни. Вы в особом положении. Требуйте своего и посылайте всех к дьяволу. На меня можете надеяться. Хотя от меня ничего не зависит… Пойду. А вы помалкивайте…
Лейтенант помахал рукой и ушел.
— Вот это номер! Ничего себе союзники, называется. Не хватает нам еще у америкашей застрять.
— Этого не будет, — твердо проговорил Микешин. — Не дадут машин — не надо. Пешком уйдем. Ничего нам не сделают. Молодец Бриксхэм, что сказал. Теперь будем настороже. Вот что, товарищи: завтра же пойдем к полковнику. Добьемся, чтобы он нас принял… Как вы считаете, Павел Дмитриевич?
— Вполне согласен.
9Но просить, чтобы полковник принял моряков, не пришлось. На следующий день из штаба пришел посланец и сказал, что полковник просит прибыть к нему капитанов интернированных в Германии судов.
Побрились, оделись как можно лучше и пошли. По дороге Горностаев предупредил:
— Никаких компромиссов. Будем требовать немедленной отправки домой. Если нет — снимаемся с якоря и добираемся сами. Так?
В особнячке, где работал полковник, царило оживление. Сновали офицеры с папками, хлопали двери. Переводчица, молоденькая немка с накрашенными губами, кокетничала с красивым лейтенантом, непринужденно развалившимся в кресле. Он громко хохотал, не обращая внимания на присутствующих.
Моряки попросили доложить о своем приходе. Лейтенант вскочил и пошел в кабинет полковника. В дверях он повернулся и с любопытством оглядел потертые пиджаки с потускневшими от времени нашивками. Через минуту он возвратился и сказал:
— Входите. Полковник ожидает вас.
Кабинет полковника помещался в гостиной этого богатого дома. На стенах висели оленьи рога и картины из охотничьей жизни.
Полковник Стабборн до войны занимался продажей леса и совсем не походил на военного. Даже свободная американская форма сидела на нем неуклюже. Большие роговые очки прикрывали близорукие глаза. Полковник был в рубашке цвета хаки, с закатанными по локоть рукавами. Его по-женски полные руки находились в беспрерывном движении: то перелистывали бумаги, то барабанили по столу, то крутили сигару.
Когда его мобилизовали, он ничего не понимал в военном деле. Благодаря знанию языков и кое-каким связям ему удалось определиться в отдел военной разведки и получить большой чин. За всю войну он ни разу не выстрелил, ни разу не был в атаке и на передовых позициях. Он двигался в арьергарде, организовывал службу в занятых американцами городах. Он научился держать нос по ветру, чутко присматриваясь и прислушиваясь ко всем изменениям политики, идущим сверху.
После смерти Франклина Рузвельта полковник сразу же понял, что правительство меняет курс, и, хотя громко еще не было сказано ни одного слова, по огромному количеству секретных инструкций он видел, что отношение к русским меняется. Он радовался этому повороту, так как всегда считал опасным близкое общение со страной, в которой уничтожен капитализм. Это было опасно для него персонально. Его не трогало то, что во время великой битвы за освобождение народов от фашизма кровь американских солдат смешалась с кровью русских солдат. Его возмущала недальновидность многих офицеров, с которыми он встречался в клубе. Эти офицеры с восхищением отзывались о русских и мечтали после войны завязать оживленную торговлю с этой огромной и богатой страной. Нет, ничего из этого не выйдет, считал полковник. Недаром получена секретная информация о создании арсеналов из собранного немецкого оружия, пригодного к действию. Может быть, оно скоро будет снова роздано немцам… Поживем — увидим. А теперь пришло указание всеми средствами задержать в американской зоне советских моряков. Хотя бы часть их. Действовать нужно осторожно, потому что об этой группе знает генерал Голиков. Полковнику кажется, что это не трудная задача. Моряки — космополиты. Хорошие суда, хорошее жалованье — и все останутся сами, без всякого нажима. До сих пор им ничего не предлагали. Правда, он не совсем понимает, зачем понадобились моряки, да это неважно. Партридж знал, что делал, когда посылал приказ…
