Рафаэль Сабатини - Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь (сборник)
День уже близился к вечеру, когда огромный корабль наконец прочно лег бортом на грунт, подставив солнцу свое днище, сплошь заросшее водорослями и ракушками.
Только тогда буканьеры позволили себе расслабиться и повеселиться. Два дня подряд они били баклуши, ожидая, пока палящее солнце подсушит днище и можно будет приступить к его очистке и ремонту.
Тем временем де Берни наслаждался покоем на борту «Кентавра», оставшегося стоять на якоре в бирюзовых водах лагуны. Вместе с ним все сладости земного бытия беспечно вкушали и его «домочадцы» – откуда им было знать, что Холлиуэл с Уоганом, как дальше увидит читатель, задумали подговорить Лича нарушить их идиллию?
Команда «Кентавра» состояла из сотни человек. Все они ежедневно отправлялись на берег и помогали остальным пиратам, а вечером возвращались на «Кентавр» к своим подвесным койкам. И когда на остров опускались чудесные, прохладные сумерки, несшие покой и умиротворение после жаркого, изнурительного рабочего дня, к ним присоединялся де Берни; подобно развеселому трубадуру, он забавлял их потешными историями и песнями, и это только усиливало раздражение майора Сэндза и злобу Холлиуэла и Уогана.
На другой день после того, как «Черный лебедь» был посажен на грунт, майор Сэндз, искавший, как обычно, повод оправдать перед мисс Присциллой свою неприязнь к французу, решил поговорить с ним.
Пробило восемь утра, трое наших героев находились в кают-компании; был с ними и Пьер, он угощался свежим черепашьим мясом и ямсом[94] – все это матросы накануне доставили для де Берни с берега. Кроме шести буканьеров, оставшихся нести вахту по приказу Лича, остальная команда сошла на берег, и на «Кентавре» воцарились тишина и покой. Начинался прилив, в иллюминаторы де Берни и его спутникам был виден обрамленный пальмами пустынный берег – все пираты отправились обедать в тени палаток.
Де Берни безропотно выслушал все, что наговорил ему майор, выразивший свое удивление по поводу того, как можно радоваться общению с гнусными мерзавцами, которых Лич отрядил на «Кентавр».
– Радоваться? – вместо ответа переспросил его де Берни.
Его лицо помрачнело больше, чем всегда.
– Кто из нас волен делать то, что ему по душе? Счастлив тот, кто способен извлекать настоящую радость из всего, что делает! Со мной, майор, такое случается нечасто, но, если вам подобное удается, что ж, могу вас с этим только поздравить.
– Что вы имеете в виду, сударь?
– Сказать по правде, большую часть всех наших дел мы делаем по необходимости: чтобы унять страдания, избежать неприятностей, спасти свою жизнь или заработать кусок хлеба. Разве не так?
– Да, черт возьми! Может, вы и правы. Но в данном-то случае какая у вас необходимость лебезить перед этим сбродом?
– Вам разве непонятно? А вот мисс Присцилла, уверен, меня понимает…
Девушка спокойно встретила взгляд его темных глаз.
– Думаю – да. Вы пытаетесь сделать их своими союзниками.
– Не только моими, но и вашими. Должен вам сказать, этот Лич порядочная скотина, хитер как дьявол, упрям и жесток. Да, я заключил с ним союз – думал сыграть на его жадности, однако может статься и так, что из-за его мерзкого характера, тупости или обыкновенной привередливости все мои планы рухнут. Поэтому не судите меня строго, ведь у меня должен быть крепкий щит на случай, если придется защищаться. И щитом этим, смею надеяться, будут верность и преданность моих людей.
Майор не смог скрыть гримасу недовольства.
– Преданность! Великий Боже! Слишком дорого вы собираетесь за нее заплатить…
– Может, и так. Но вы упускаете одно обстоятельство: если меня прикончат, майор, то следом за мной та же участь ожидает вас и мисс Присциллу.
Майор смертельно побледнел, а француз, взглянув на него, усмехнулся.
– А посему будьте любезны выбирать выражения, говоря о средствах, к коим я прибегаю, стараясь оградить вас от напастей, потому как подонки из шайки Лича способны на любую гадость.
В это же самое время в хижине Лича Уоган и Холлиуэл, сидя за столом со своим главарем, взбалмошным Эллисом и бесстрастным Бандри, также обсуждали отношения, сложившиеся между французом и его командой.
Сначала Лич не проявил по этому поводу никакой тревоги.
– Ну и что? – проворчал он. – Пускай себе тешится, пока не выведет нас на испанцев. А там уж настанет и его черед, и будьте спокойны, тогда ему будет не до веселья.
Для Эллиса и Бандри этот жуткий намек был откровением – о том, как их капитан собирался поквитаться со своим союзником, они слышали впервые. Глаза Эллиса полыхнули странным диким огнем. Веки Бандри медленно то поднимались, то опускались, как у птицы под обжигающими лучами солнца, его лицо, как всегда, хранило застывшее выражение.
Толстяк Холлиуэл склонился к столу. И неторопливо заговорил:
– Ты уверен, капитан, что он ни о чем не догадывается?
– Ну а если и так, что с того? Ведь он же тут, рядом. Считай – в наших руках. Думаешь, ему удастся улизнуть?
Маленькие глазки Холлиуэла сузились, превратившись в две черные точки на одутловатом лице.
– Ты, видать, считаешь, он свалился к тебе в лапы, как доверчивый птенчик, так, что ли? – насмешливо спросил он.
– У него не было выхода! – презрительно ответил Лич.
– Как же, держи карман шире! – возразил Холлиуэл. – Ведь, по его словам, он навострился на Гваделупу за кораблем и людьми, а после – к нам. Но тут объявились мы – как раз то, что нужно. А он вдруг насторожился… Если б он свалился к нам с посудиной и людьми, вел бы себя как кум королю, не то что сейчас. Нет, точно говорю, он обо всем догадывается!
– Ну и что из этого? Что, черт возьми, он сможет сделать?
Уоган не удержался и тоже вступил в разговор, целью которого было открыть глаза капитану.
– То-то и оно, разве не видишь, он что-то затевает?
Лич подскочил как ужаленный. Но Уоган как ни в чем не бывало принялся подробно растолковывать ему – что да как.
– Он на корабле, и тот на плаву, к тому же с ним сотня добрых молодцов, а мы торчим здесь, на берегу… Это все равно что связать себя по рукам и ногам. С чего он такой ласковый с командой? Зачем травит байки про свои подвиги да мурлыкает испанские песенки под луной, как блудливый котяра? Или ты считаешь, он свой в доску? А его команда? Вот возьмет он как-нибудь ночью да перережет нам с Холлиуэлом глотки, а сам даст тягу, с кораблем и со своими орлами, потом они накроют испанцев и тихо-мирно поделят сокровища между собой. А ты, Том, останешься с носом, корабль твой лежит килем кверху, так что попробуй-ка угонись за ним. Ты даже не знаешь, куда идти – то ли на север, то ли на юг!
– Проклятье! – проорал Лич и вскочил на ноги.
Казалось, что земля под ним вот-вот разверзнется. Какой же он дубина, если не мог догадаться раньше, какая опасность ему угрожает!
Терзаемый возникшими вдруг подозрениями, он рванулся к выходу, но тут ожил Бандри, до сих пор молчавший как труп:
– Ты куда собрался, капитан?
Его ледяной сиплый голос, похоже, охладил безудержный пыл Лича. Из них только одному Бандри оказалось под силу успокоить капитана. Этот бесстрастный, расчетливый штурман имел над ним какую-то непонятную власть.
– Пойду растолкую Чарли, с кем он имеет дело.
Бандри тоже поднялся:
– А ты не подумал, что он нужен нам, – как ты собираешься без него выйти на испанцев?
– Я, черт возьми, не имею привычки забывать о главном.
Удовлетворенный его ответом, Бандри проводил его взглядом. В ту же секунду послышался крик капитана, велевшего готовить шлюпку, – он собрался на «Кентавр». Но перед тем как в нее сесть, он кликнул Уогана и отдал ему короткие распоряжения.
Завтрак в кают-компании «Кентавра» уже близился к концу, когда в дверях как гром среди ясного неба возник капитан Лич.
Мисс Присцилле он показался уже не таким страшным, как в первый раз. Тогда он ворвался к ним подобно урагану, босиком, в распахнутой на груди окровавленной рубашке с закатанными рукавами, с глазами, как у стервятника, пылавшими дьявольским огнем. Сейчас же, по крайней мере, на нем было приличное платье. Поверх чистой сорочки – камзол, на ногах – темные чулки и сапоги. Застыв на пороге, он какое-то мгновение смотрел на присутствующих.
Его взгляд упал на юную мисс Присциллу, потом метнулся в сторону и вновь впился в ее девичью фигуру. От этого пристального, наглого взгляда, в котором было что-то жуткое, девушке стало не по себе.
У де Берни на какой-то миг перехватило дыхание, но этого никто не заметил. Мгновенно овладев собой, он встал. В душе он почувствовал недоброе, однако – а может, как раз поэтому – тотчас же принял самый добродушный вид.
– О, капитан! Какая честь! Чем обязан столь неожиданному визиту?
