Лотар-Гюнтер Буххайм - Прощание
Ветер усилился, хотя я этого почти не заметил, но корабль плывет довольно спокойно благодаря тому, что ветер дует с кормы. Несмотря на это, я не могу заснуть, нервное напряжение еще слишком велико, и резкий стук несколько раз вспугивает меня. Непонятно, почему ночью работают центробежные насосы. Койка слишком широка, я не могу нащупать в ней опору. К утру я, наконец, засыпаю.
* * *Я с удивлением замечаю, что могу обходиться коротким сном. В эту ночь он продолжался самое большее пять часов, и, несмотря на это, я чувствую себя бодрым. В то же время из-за вчерашнего бесконечного лазания у меня болят икроножные мышцы. Бесчисленное количество раз я носился из своей каюты по палубе в носовую часть, взбираясь по многочисленным лестницам на мостик и возвращаясь обратно.
Если так пойдет и дальше, то мне нечего опасаться — малоподвижность мне не грозит.
Я поднимаю автоматическую штору, закрывающую окно по левому борту. Снаружи все серое-пресерое. Волны бутылочнозеленого цвета образуют «кошачьи головы». В створе окна показывается идущий навстречу корабль, имеющий в средней части большие грузовые мачты, затем — рыболовный катер.
Еще до завтрака, передвигаясь на негнущихся ногах, как на ходулях, я направляюсь на мостик. Старик уже там. Он быстро осматривается, оценивая обстановку, и затем говорит вахтенному:
— Он рыщет. Не могли бы вы взять немного южнее.
Он — в этом случае означает корабль.
На завтрак у меня выбор между печенкой с луком и «театральным тостом».
— Что такое «театральный тост»? — спрашиваю я стюардессу.
— Свиное филе со спаржей и голландским соусом сверху, а также с долькой мандарина и сливами.
— То есть со всякой всячиной? — спрашивает старик.
— Так точно, господин капитан.
— Ну тогда два раза «театральный тост»! — решает старик, а затем спрашивает меня: — Что там у тебя?
— Ничего. Совсем ничего, — отвечаю я нерешительно.
Я не был уверен, что вид, который мне открылся, не обман зрения. Стюардессе, должно быть, лет сорок пять. С волосами, обесцвеченными перекисью водорода, расфуфыренная, как цирковая лошадь. Ее толстый живот и толстую задницу слишком сильно подчеркивает плотно сидящая сатиновая юбка. Под ажурной блузкой — красный хлопчатобумажный бюстгальтер: дама выглядит так, как будто только что заявилась на борт корабля с гамбургской улицы Гербертштрассе.
Старик все еще испытующе смотрит на меня, и, чтобы хоть что-то сказать, я бормочу:
— Новые времена. Чудеса в решете, да и только…
— Ах, это! — говорит старик, который тем временем тоже рассмотрел стюардессу.
— К таким карнавалам я уже привык. С тех пор как ты побывал на борту последний раз, многое изменилось.
— У меня чуть язык не отнялся.
— Это пройдет! — говорит старик.
А «театральный тост» заставляет себя ждать.
— «Театральный тост», — говорю я, — такая чушь!
После завтрака старик сидит, опершись локтями на стол. Он кладет ладонь на ладонь и потирает их, как будто собирается лепить клецки.
Вот они и вернулись — эти молчаливые посиделки после принятой пищи, которые прежде, на подводной лодке, старик называл «утренней молитвой», а в послеобеденное время — «часом раздумья».
Про себя я думаю: «Откуда, собственно говоря, пошло это название — „атомоход“?» И тут мне приходит на ум, что атом — это мельчайшая частица вещества. И я испытываю чувство гордости, что моя голова исправно работает с раннего утра.
Теперь я сам, как и старик, ставлю локти на стол и руками закрываю лицо. Так я без помех могу рассматривать его: он сильно постарел, кожа задубела и обветрилась, волосы поседели. Мне кажется, что он стал немного флегматичнее. Прирожденный моряк. Неразговорчивый, задумчивый, иногда немного упрямый.
Я смотрю на его лицо: большой нос с горбинкой посередине, рот, не лишенный энергичного выражения, но могущий принять форму, как у херувима, когда старик втягивает щеки.
Сегодня утром старик явно чувствует себя несчастным. Слишком многое, на его взгляд, здесь изменилось.
— Все это уже не должно волновать тебя, — говорю я ему, чтобы утешить.
Недалеко от нас сидит шеф. Проходя мимо, я спрашиваю его, почему судно так заметно кренится на левый борт. «Не менее трех градусов?»
Шеф смотрит на меня снизу вверх, как будто видит впервые. Он наклоняет голову, как курица, нацелившаяся на червячка, и говорит:
— Поразительно, что заметили. Будет исправлено!
Мысленно я потираю руки от удовольствия. Я не такой уж старый мореход, но если сложить дни, проведенные мною в море, то получится изрядное количество. То, что из меня получился только моряк-любитель, иногда расстраивает меня. Но потом, в утешение, я сам себе возражаю: не может же человек иметь все.
Сначала я иду на кормовую часть палубы, чтобы бросить взгляд на море за кормой. Там еще сгребают руду.
Наш кильватер представляет собой бурлящую молочно-зеленую полосу, простирающуюся до самого видимого горизонта. А вблизи эта полоса пузырится как зельтерская вода.
Я неподвижно рассматриваю какое-то пятно в морской дали, затем снова блуждаю взглядом по волнам как вращающийся маяк. От этого не устаешь. Острый взгляд, расплывчатый взгляд, взгляд далекий, взгляд узкий. Я делаю — только взглядом — моментальные снимки иссеченного ветром моря. Если бы теперь я экспонировал пленку, установив камеру в одном направлении, то ни один снимок не был бы похож на другой, даже если бы я тысячу раз нажимал на кнопку затвора. Картина моря постоянна, и в то же время она меняется каждую секунду.
На пути к носу корабля я сталкиваюсь с молодым человеком с эспаньолкой — новый судовой врач. Молодой человек, выглядящий с его мускулами, как качок, без всякого предисловия заявляет, что мне надо сделать прививку от оспы, так как в противном случае я не смогу сойти на берег.
У плотника много работы, так как при выбирании трапа с помощью крана недоглядели и многое повредили. Собственно, плотник должен быть доволен, так как сегодня воскресенье, а за работу в воскресенье платят больше. Но он, очевидно, не может решить, чему отдать предпочтение — злобе на это «дерьмо в виде матросов первого класса» или радости от неожиданных сверхурочных. Так что он ведет себя ворчливо и разговаривает сам с собой. Проходя мимо его открытой мастерской, я слышу, как он громко матерится.
Уже во время моего первого рейса проблема рабочего времени и сверхурочных обсуждалась почти ежедневно. Несмотря на то, что для некоторых на борту трудно найти какое-либо занятие, моряки нарабатывают сотни часов сверхурочных. В соответствии с тарифом людям даже гарантируют сверхурочные в размере пятидесяти часов. Эти пятьдесят часов им оплачивают независимо от того, отработали они их или нет.
![Лотар-Гюнтер Буххайм - Подлодка [Лодка]](/uploads/posts/books/239695/239695.jpg)
