Юрий Клименченко - Штурман дальнего плавания
Моряки долго не могли расстаться с надеждой на обмен. Трудно было отказаться от мечты о возвращении на родину, но теперь эта мечта окончательно исчезла. Прошло слишком много времени. Люди теряли веру в жизнь. Надо было их поддержать…
Между тем во дворе комендатуры происходило что-то необычное. Через открытые ворота в замок входила группа людей. Они были оборванные и мокрые, с изможденными бледными лицами. Некоторые держали в руках чемоданы, у других за плечами висели рогожные мешки на веревочных лямках.
Унтера суетились вокруг прибывших. Игорь с любопытством разглядывал новых людей: с ними теперь придется жить. У окон уже толпились все интернированные.
— Ребята, да ведь это наши! — крикнул кто-то позади. — Вот, смотрите! Это же Лешка Тихий Ход с «Северолеса». Я его фигуру из тысячи отличу…
Действительно, на дворе стояли советские моряки с трех ленинградских судов, захваченных гитлеровцами в Данциге, Любеке и Гамбурге. Но почему они в таком ужасном виде?
Встретились друзья. Обнимались. Засыпали друг друга вопросами. Игорь с удивлением узнал своего бывшего капитана с «Колы» — Дробыша. Георгий Георгиевич в измазанном глиной, порванном, наспех зашитом белыми нитками костюме, в хлопающих желтых ботинках, с руками, перебинтованными грязными тряпками, в обвисшей фетровой шляпе, производил жалкое впечатление. На шее надулся огромный, со сливу, фурункул.
Ничего не осталось от прежнего надменного, франтоватого Дробыша, каким его помнил Микешин.
Игорь подошел и поздоровался. Дробыш безразлично скользнул по нему глазами и ответил:
— Здравствуйте.
Кто-то хлопнул Микешина по плечу, он обернулся и увидел стоящего перед ним Германа Сахотина, своего соученика по мореходному училищу. Игорь не встречал его много лет.
Сахотин, так же как и Дробыш, выглядел плохо: худой, оборванный, в пятнах и рубцах от нарывов.
— Микешин, привет. Ну как у вас тут? Кормят сносно? — спросил Сахотин, пожимая Игорю руку. — Дай закурить.
— Кормят плохо, а курева у нас давно нет.
Глаза у Германа потухли, и, казалось, он потерял интерес к Микешину.
— Откуда ты, Сахотин? Где вас так измучили?
— Эх, рассказы потом… Пожрать бы. Короче, в аду были. Как только ноги унесли! Что мы видели, если бы ты знал! — Лицо Сахотина начало дергаться. — Слушай, дай хлебца кусочек, иначе я сдохну, — закончил он плачущим шепотом.
Микешин покраснел. Хлеб он уже съел.
— Нет у меня хлеба, Герман. Съел, — извиняющимся тоном произнес Микешин.
Сахотин ничего не сказал и отошел к другой группе интернированных.
Игорь не жаловал Сахотина, но сейчас ему стало неприятно оттого, что он ничем не смог помочь товарищу.
Среди приехавших мелькнуло еще знакомое лицо. Игорь не сразу узнал Уськова, замполита с «Унжи». Его круглое лицо вытянулось, из-под кожи выпирали кости…
Новички рассказывали страшные вещи. После начала войны их собрали в концентрационном лагере в Беренсгофе. Кормили там еще хуже, чем в «ILAG-99», и заставляли много работать. Гитлеровцы одели моряков в оскорбительную арестантскую одежду, ежедневно кого-нибудь избивали. Люди на глазах таяли, начали болеть и до того ослабли, что еле волочили ноги.
Беренсгофцы рассказывали, как забивали насмерть людей, как десятками гибли наказанные «лишением пищи». Видели они и массовые расстрелы…
Моряки слушали молча, сжав кулаки. Иногда кто-нибудь не выдерживал и шептал:
— Какие мерзавцы! Изуверы…
Но были и приятные вести. Беренсгофцы рассказали, что конвоиры, сопровождавшие моряков в Риксбург, относились к ним хорошо: давали хлеб, сигареты, сахар. Этот взвод побывал на фронте, и солдаты узнали, почем фунт лиха. Они обижались, когда их отождествляли с СС или тюремной охраной. Одного конвоира спросили, как дела на фронте. Он оглянулся вокруг и, махнув рукой, сказал: «Scheise»[29].
А самое главное — моряки узнали, что Ленинград и Москва держатся и что, несмотря на неудачи, Советский Союз бьет фашистов….
Это были первые сведения, просочившиеся в Риксбург с воли.
6За ужином Игорь, сидевший за одним столом с Линьковым, заметил, что тот мрачно пьет один «шалфей». Обычного полпайка хлеба, который все оставляли от обеда, у него не было.
— Что, Юра, не утерпел? — сочувственно спросил Микешин.
— Да нет… — Линьков сконфуженно улыбнулся. — Выменял на сигарету.
— У кого?
— Вон у того длинного. — Линьков показал на входившего в комнату Сахотина.
Микешин удивленно присвистнул. «Значит, у Сахотина были сигареты?.. Коммерсант!..
— Напрасно.
— Знаю. Не выдержал искушения. Увидел, как он курит за шкафом, и подошел, — виновато сказал Юрий, принимаясь за «шалфей»…
Ночью состоялось первое заседание партийного бюро. Собрались в углу у койки Чумакова. В бюро входили: Чумаков, Горностаев, Зайцев — замполит с «Крамского», Барышев — механик с «Днепра» и Ситов — моторист с «Тифлиса».
Первым взял слово Горностаев:
— Товарищам надо помочь. Они в худшем состоянии, чем мы. Обязать доктора Бойко под любыми предлогами положить как можно больше новичков в ревир[30]. Там все же дают суп получше, чем наша баланда. Как-то надо освободить их от лагерных работ. Еще что?
— Пусть наши повара дают им больше супа. Хотя бы первое время. Может быть, стоит дать Кронфте часы или что-нибудь из вещей. Попросить. Он, кажется, парень ничего, — предложил Чумаков.
— Правильно. И это можно использовать.
— Собрать кое-какие вещи и обменять на картошку у Колера для более слабых. Поручить это Виктору Шургину. Он работает под начальством Колера.
Больше ничего придумать не могли.
Разошлись так же незаметно, как и собрались.
7Чумаков отозвал в сторону Бойко и тихо, чтобы никто не услышал, сказал:
— Федор Трофимович, надо положить побольше ребят из Беренсгофа к вам в ревир. Отберите самых слабых.
Бойко испуганно посмотрел на Чумакова:
— Что вы, Константин Илларионович, как же я могу? Меня контролирует доктор Шнар. Если он узнает, меня выгонят и я вообще не смогу оказывать помощь!
— Вы получаете добавочную миску супа за вашу работу в ревире? — безжалостно спросил Чумаков, смотря доктору прямо в глаза.
Бойко смутился:
— Да. Но какое отношение это имеет?..
— Никакого, Федор Трофимович. Надо помочь товарищам.
— Хорошо, я постараюсь. Попробую… Но не знаю, что выйдет…
— Попробуйте. Все выйдет.
Бойко попробовал, и самые слабые беренсгофцы были уложены в лазарет…
