Вернер Гильде - Непотопляемый «Тиликум»
— У меня письмо к герру Кремеру.
Карстен молча высунул руку через люк, и отец хотел уже было вложить в нее письмо, но тут вмещался я:
— Герр пастор сказал, что мы должны вручить письмо только лично герру Кремеру. Герр Кремер ждет нас.
Отцовская рука с письмом дернулась назад. Очень необычно было по тем временам, чтобы дети без спроса встревали в разговоры взрослых. Да и пастор Рухман насчет «вручить лично» тоже ничего не говорил. Но я-то чувствовал, что здесь решается моя судьба. Приличным оратором я за свою жизнь так никогда и не стал. Подобрать нужные слова для меня порой сущее мучение. И все-таки, когда дело доходило до крайности, мне как-то всегда удавалось сказать именно то, что нужно.
Какое-то мгновение отец и Карстен изумленно смотрели друг на друга. Потом лючок рывком задвинулся. Прихожая, освещаемая во время разговора светом из люка, снова погрузилась во мрак.
— Да-а-а-а, ну и парень! — протянул отец. И мы стали ждать.
Церковные часы пробили один раз. Мы ждали уже целых полчаса, но все оставалось по-прежнему. Отец все еще держал письмо в руке.
Вдруг лючок рывком раздвинулся, наружу высунулась очкастая голова Карстена.
— Входите.
Он указал ручкой на дверь, откуда шел аромат жаркого. Отец постучал.
— Открывайте, — крикнул Карстен вслед нам. Теперь мы очутились в длинном светлом коридоре. Свет лился сквозь большое окно в противоположном его конце и многочисленные застекленные двери.
Над первой дверью справа висела табличка «Контора». Отец постучал еще раз, и сразу несколько голосов откликнулись:
— Войдите.
Мы вошли в довольно большую комнату. Низкий потолок удерживался большими балками. Все было окрашено в белый цвет. У маленького окошка расположилось пять конторок, за которыми стояло пять писарей. Все они оторвались от своих толстых конторских книг и с интересом уставились на нас. За шестой конторкой стоял винтовой стул без спинки. На нем сидел герр Карстен и резкими рывками вращался вокруг своей оси, взвинчиваясь кверху, покуда не поднялся до такой высоты, чтобы можно было писать сидя. Ноги его смешно болтались в воздухе, но он быстренько отыскал для них опору на неподвижной треножной основе стула и, преисполненный важности, воззрился на нас с высоты своего сидения. Потом знакомой уже нам ручкой он указал на дверь с табличкой «Бюро».
В кабинете, за этой дверью, за большим письменным столом, или, как тогда называли, секретером, сидел сам герр Кремер. Редкие светлые волосики герра Кремера прядками были начесаны на лоб. С висков по щекам сбегали золотисто-медные бакенбарды, завитки которых он то и дело приглаживал. Правой рукой — левую бакенбарду три раза. Левой рукой — правую бакенбарду три раза.
Ниже бакенбард просматривался солидный, в две или три складки, подбородок. Под ним — кипенно-белая сорочка и палевый жилет. По округлому животику справа налево тянулась тоненькая золотая, с множеством брелоков, часовая цепочка. Поверх жилета на герре Кремере был белый пиджак из грубого льняного полотна. Однако рядом, на стене, висел на плечиках еще и фрак.
Не привстав из-за стола, герр Кремер слегка кивнул на наше приветствие и протянул руку. Отец вложил в нее письмо. Герр Кремер раскрыл конверт и начал читать, а мы оба (что еще оставалось делать?) стояли перед ним и ждали.
К счастью, читал герр Кремер очень быстро.
— Герр пастор Рухман рекомендует мне принять вашего сына, э-э-э… вот этого мальчика, в ученики.
Герр Кремер звякнул маленьким медным колокольчиком. В этом доме, казалось, все было из меди. Тотчас же появился герр Карстен. Не иначе как уже ожидал под дверью.
— Карстен, оформите ученический контракт с э-э-э… нашими посетителями.
Прощальный кивок, и мы выходим из кабинета.
После я видел герра Кремера только при спуске кораблей со стапеля. По другим поводам он на верфи не появлялся. Его пожелания и распоряжения Карстен передавал мастеру Маасу, а тот, не снисходя до лишних слов, молча дирижировал верфью, указывая нам холодным взглядом своих бледно-голубых глаз, что надобно делать, чтобы исполнить волю герра Кремера. Желал ли этого также и неизвестный мне герр Шюдер, я так никогда и не выяснил. Впрочем, это уже потом, а пока Карстен достал из шкафа бланк с напечатанным на нем заголовком «Ученический контракт» и стал читать нам текст:
— «Мы, верфь Шюдера и Кремера, представленная в лице герра Кремера, и…» Профессия? Имя?
— Крестьянин, Хинрих Фосс.
— Местожительство?
— Моордик.
— «…заключили настоящий ученический контракт. Сын вышеупомянутого Х.Фосса с 1 января 1874 года принимается учеником на верфь».
Далее следовали всевозможные условия. И то я был обязан, и это, главное же: «верно служить и повиноваться своему мастеру и прочим начальникам».
Затем шли мои права:
«Один талер жалованья в месяц.
Бесплатный кошт и жилье в помещении для подмастерьев на верфи».
В заключение Карстен показал все той же ручкой место, где сперва отец, а потом и я должны были поставить свои подписи. Мы расписались. Ручка-указка нацелилась кончиком на выход. Карстен вспорхнул на свой винтовой стул и, не успели мы закрыть за собой дверь, взвинтился под самый потолок. Последний мой взгляд уловил лишь его ступни, прочно утвердившиеся на массивной треноге.
Мы с отцом молча пошли домой.
— Ну и как? — спросила дома мать.
— Кремер взял его, — ответил отец.
А я подумал: «Ну, Ханнес, держись!»
Так я попал к мастеру Маасу. 1 января нового года после обеда отец увязал мои пожитки, бросил узелок в сани, протянул вожжой вдоль спины молодую Рыжуху (все лошади в деревне были рыжие с белой звездочкой на лбу), и та мерно зарысила прочь от родного моего крыльца.
Прощание с матерью и остальной семьей было недолгим.
— Будь здоров, мой мальчик, — сказала мать.
— Ни пуха ни пера, — пожелали братья и сестры. Нежные чувства выказывать у нас было не принято.
Колокольчик звенел в вечерних сумерках. Неоглядные марши тонули в морозной дымке. Несколько минут — и дома Моордика скрылись из виду.
Я сидел рядом с отцом и мерз. Но лишь снаружи. Изнутри меня жгло жаром волнения. Я строил корабли по своим проектам, и капитаны приходили и благодарили меня за быстрые парусники. «Герр Фосс, — говорили они, — ваши корабли — чудо что такое, мы сейчас же закажем вам новые».
— Держись! — крикнул отец. Но было уже слишком поздно. Правый полоз заехал в придорожную канаву, сани накренились, и мы с отцом и все мои пожитки вывалились в глубокий снег. Наша Рыжуха тут же остановилась. У лошадей на это какое-то особое чутье: стоит повозке или саням не то чтобы опрокинуться, а просто как следует встряхнуться, и они сразу же останавливаются.
