Юрий Сенкевич - С Хейердалом через Атлантику. О силе духа в диких условиях
А уж о рулевых веслах что говорить, о несчастных веслах, ломаных-переломаных, сколоченных и связанных и снова ломаных…
Однако, несмотря ни на что, «Ра-1» честно исполнил свои долг. Он был первопроходцем, отважным разведчиком, и мы ему искренне благодарны.
Между первым и вторым «Ра» есть существеннейшее различие, отсюда, с палубы, незаметное. Чтобы увидеть его, нужно нырнуть в зеленую воду и проплыть под днищем. И тогда над тобой нависнут громадные тени, словно две китовые акулы плывут в обнимку, – это наш теперешний корпус. Никаких гирлянд и связок – пара веретен из папируса, двухметровой толщины и двенадцатиметровой длины, натуго перевязанных.
В прошлом году у нас была плоскодонка, нынче – катамаран. Как вы знаете, у катамарана два корпуса, соединенные помостом, а уже на помосте размещаются надстройки.
Катамаран для океанских волн очень подходит, мы уже успели в этом убедиться.
Каждый папирусный стебель, из которых сделаны веретена, обработан с обоих концов битумом, так что в теле «Ра-2» – как бы тысячи маленьких изолированных отсеков. Это должно существенно увеличить его плавучесть. А в нижней, подводной части корпуса битум отсутствует, там нет отсеков, и папирусные стебли могут беспрепятственно набухать и тяжелеть, повышая тем самым остойчивость корабля.
Что и как там, однако, набухает и тяжелеет, никто из нас еще не знает, не видел, – сейчас как раз предстоит это выяснить – намечена экскурсия за борт, и меня зовут для консультации: кому лезть – Норману или Жоржу.
Вообще-то все права на стороне Жоржа, он и по судовой роли аквалангист, но Жорж – об этом никто не подозревает, даже он сам, – слегка мною наказан. Еще в Сафи, до отплытия, Жорж вдруг стал жаловаться на приступы шейного радикулита, и я лечил его, но заметил однажды, что симптомы какие-то странные, болит, по его словам, справа, а шею он кривит, наоборот, влево, – и засомневался: так ли уж болен веселый мальчик Жорж? А не хочет ли он просто высвободить себе чуть-чуть лишнего времени?
Я никому не поведал о своих сомнениях – в конце концов, уловка Жоржа была слишком невинна. Приняв сугубо врачебный вид, я с профессорскими интонациями констатировал, что положение весьма серьезно и чревато последствиями и что я запрещаю пациенту лезть в воду раньше чем через десять дней после того, как приступ кончится.
Экспедиция Тура Хейердала на папирусной лодке «Ра-2» начинает свой путь к берегам Центральной Америки из марокканского порта Сафи. 1970 г. Фото Юрий Сенкевич.
«Границы? Никогда не видел их, но слышал, что они существуют в умах большинства людей»
(Тур Хейердал)
Метил я коварно, в самую уязвимую точку: вот сейчас выпал случай превосходно выкупаться и понырять, и Жорж, истосковавшийся, глядит на волны с вожделением, но Тур помнит о моем запрете:
– Как считает врач, можно Жоржу под воду?
– К сожалению, десять дней не истекли…
– Хорошо, тогда пойдет Норман.
Жорж в отчаянии, клянется, что будет беречься, что наденет гидрокостюм, – он смотрит на меня огромными молящими глазами, и подмигивает, и делает всяческие знаки: сделай милость, не откажи в любезности, поддержи!
А я медлю и колеблюсь.
Если не пустить Жоржа, пойдет Норман. А с Норманом у Жоржа в прошлом году бывали трения на этой же самой почве, Жорж невероятно ревнив, когда речь идет о подводных делах. Ладно уж, будем считать, что урок получен достаточный…
– Лезь, черт с тобой, медицина не возражает.
Счастливый Жорж плюхается в воду. Я вполне его понимаю, сам бы сплавал с удовольствием.
Помню, как в прошлом году – это был, кажется, двенадцатый день путешествия, – мы с Жоржем, привязанные тонкими манильскими канатами, совершили первое погружение, нырнули, течение сразу подхватило нас и поволокло, пришлось цепляться за обвязку папируса и усиленно работать ластами, мы сделали несколько кругов под кораблем, это была фантастическая картина – «Ра» снизу! – и выяснилось, что днище в превосходном состоянии, ничуть не пострадало от штормов, и с какой радостью мы, вынырнув, доложили об этом Туру!
Ужасно люблю подводное плаванье, но для меня оно все же не более чем забава, а для Жоржа – дело жизни, любовь навсегда, он человеком себя не считает без этого – пусть резвится, он сейчас напоминает ребенка, которому вернули отобранную было игрушку.
Вот он уже вылезает, замерзший отчаянно, окоченевший – теперь ему необходим массаж со спиртом, и я вступаю в свои профессиональные права.
Оханьям и аханьям не было конца. Норман только глаза таращил, глядя, как я мну Жоржа, не щадя ни своих, ни его мышц, – кажется, наш штурман был теперь даже доволен, что искупался не он, а Жорж.
Отдышавшись, Жорж сообщил, что под днищем лодки плывет групер, огромный, чуть не полутораметровый, и что он очень дружелюбен. Мы решили его не убивать и нарекли Нельсоном.
Итак, считая Нельсона, нас теперь в экипаже одиннадцать.
Мы восьмеро – это во-первых; обезьянка Сафи – во-вторых; в-третьих, среди кур, взятых для еды, опять, как в прошлый раз, объявилась утка, селезень, и мы снова назвали его Синдбадом, так что теперь у нас «Ра-2» и Синдбад-2.
А в-четвертых, ночью – она была тишайшей, мы едва двигались, и луна ярко светила – какая-то птица ударилась о парус, скользнула по нему, взлетела, сделала круг и опустилась на крышу хижины.
Я позвал Сантьяго, он дал мне сачок, и через минуту гость был в наших руках. Это оказался голубь, почти натуральный сизарь, и не простой, а окольцованный, – как следовало из надписи, в Испании, в 1968 году.
Его посадили в клетку, а утром решили отпустить, насильно покормили напоследок и подбросили в воздух, он покружил и снова уселся на площадку. И мы поняли, что он никуда не собирается от нас улетать, взяли его на довольствие и выбрали для него имя Юби – в честь грозного африканского мыса, мимо которого нам еще предстоит проходить.
Этим не кончилось. Тем же утром к нам залетела птица невероятно пестрой окраски, с длинным клювом, никто не знал, как она называется. Она сидела на мачте и не желала спускаться, Норман отнес ей туда поесть и попить в кружке. К вечеру она забралась между крышей хижины и площадкой и уснула. А на следующее утро появилась еще птичка, малюсенькая, вроде синицы, за ней еще такая же, потом третья, они принялись чистить нашу лодку, выковыривать из папируса мух и жучков.
Заниматься наведением порядка на корабле приходится не только птичкам. Я полез под кормовую бамбуковую палубу и обнаружил, что запасные веревки и деревяшки начали плесневеть, мы их вытащили, рассортировали вместе с Туром и выбросили половину. Тур обещал, что остальное выбросим, когда пройдем мыс Юби и сделаем все столярные работы. А пока дерево еще нужно – предстоит укрепить мостик, сколотить гнезда для посуды на обеденном столе и так далее.
Между прочим, отправили за борт и модель папирусной лодки, весьма большую, «действующую» – мы предполагали вести с нее киносъемки, но убедились, что это неудобно: лодка для оператора должна обладать собственным ходом, а идя на буксире, много ли снимешь? Да и слишком верткой модель оказалась. Так что мы от нее избавились, Тур привязал к ней бутылку с запиской – просил нашедшего сообщить, где и когда найдена, обещал вознаграждение.
Повторяется история прошлого плаванья – в нем четко прослеживались два этапа: на первом, до отплытия, мы тащили на корабль, что только могли, а на втором – после старта – принимались дружно и азартно все, что можно, выбрасывать.
Психологически это очень объяснимо; если вдруг обнаруживаешь, что папирус впитывает воду чересчур интенсивно и корабль оседает чуть не на глазах, многие вещи становятся лишними.
Да, похоже, что опять мы путешествуем на кусочке губки, – но об этом потом. Позвольте пока что пригласить вас на мостик.
Мостик пристроен к задней стенке хижины и снабжен трапом по левому борту. Кстати, то, что трап именно слева, не лучший вариант, потому что тут стоит вахтенный и подниматься неудобно.
Весла на этот раз у нас надежные – громадные сосновые бревна со съемными лопастями из кипариса и мощными, кривыми, похожими на ятаганы рукоятями. Правое закреплено намертво, ибо в нем до сих пор нет нужды, левое – постоянно в ходу. Только не нужно думать, что им гребут. Грести такой махиной и физически невозможно, а главное, не требуется. Нас движут ветер и течения, а веслом мы правим – поворачиваем его вокруг оси, фактически оно не весло, а руль, гигантский, с прямоугольным пером и саблевидным румпелем.
Руль опущен в воду наклонно и покоится средней своей частью на массивной балке, положенной поперек палубы между мостиком и кормой.
До кормы уже рукой подать, метра полтора-два. На этих метрах не разгуляешься, тесновато, причем теснота – в трех измерениях: над головой нависают, снижаясь, рули, а навстречу им с загнутого конца ахтерштевня тянется канат, напряженный, как тетива, и уходит под мостик – он сообщает ахтерштевню необходимую жесткость.
