Уходим завтра в море - Всеволожский Игорь Евгеньевич

Рядом хрустнула ветка, и я услышал в темноте возглас Стэллы:

— А вот и мы! Мы спустились до самого моря. Ух, и бежали же мы обратно в гору! А все же ты меня не догнал, Фрол!

— Чудачка, да разве тебя, быстроногую, в темноте догонишь? Чуть ног не переломал!

Фрол растянулся на траве, закинув руки за голову.

— Выдохся! — не удержалась, чтобы не поддразнить, Стэлла, но Фрол отпарировал:

— Моряки не выдыхаются, они отдыхают.

Потом Фрол рассказывал, что мы были в Ленинграде у своего «нахимовского» начальника, адмирала.

— Не-ет, правда? — воскликнула Стэлла. — Приеду в Ленинград, обязательно пойду к нему в гости.

— И он будет в восторге, когда встретит дерзкую девчонку, остановившую его прямо на улице, — сказал Фрол ехидно.

— Ну, и что же такого? Ты плохо учился, да, да, не кряхти, Фрол, и ты был плохо дисциплинирован, и с тебя даже сняли ленточку и погоны. Я тебе говорю, Фрол, не кряхти и не злись; никогда не стыдно вспомнить то, что было, если ты после исправил свои ошибки. Я встретила на улице адмирала и спросила его о тебе. А он заинтересовался, откуда я тебя знаю, и оказал, что ты исправился, стал отличником. «Ты довольна, девочка?» — «Очень довольна», — сказала я. А он спросил, как меня зовут, и сказал, что у меня красивое имя. Это было три… нет, четыре года назад, а как будто вчера! Он очень состарился?

— Совсем не состарился. Он моложе других молодых.

— Мальчики, — вдруг спохватилась Стэлла, — вы, наверное, снова голодные!

Прежде, чем мы успели ее удержать, Стэлла сбегала в дом, принесла простоквашу и заставила нас съесть по два стакана. Фрол упирался, но Стэлла уговорила: «Это очень полезно, недаром в Грузии живут до ста и до полутораста лет, потому что едят каждый день мацони».

Фрол поверил ей и съел, чтобы дожить до ста лет.

Багровая луна поднялась над кипарисами. В доме горел лишь один огонек, в мезонине, в рабочем кабинете Бориса Константиновича. Далеко за горой, в деревне, женский голос среди ночи пел грустную грузинскую песню. Море светилось. За баркасом, скользившим по воде, оставалась фосфоресцирующая дорожка. Пора было уходить.

Антонина сказала:

— Мы проводим вас до дороги.

— А вы не боитесь?

— Ну, кого нам бояться?

— Ты ведь сам говорил, что я не испугаюсь и черта! — засмеялась Стэлла.

Антонина сбегала в дом, вернулась в плаще и протянула другой плащ Стэлле. Стэлла, накинув его, пошла вперед, показывая дорогу.

Что-то мягкое ткнулось мне в ноги. Антонина воскликнула:

— Вот и проводник! Каро, Каро, идем с нами!

Большая кавказская овчарка запрыгала, пытаясь лизнуть Антонину в лицо.

В темноте сад казался бесконечным, огромным лесом, и я удивлялся, как Антонина и Стэлла в зарослях находят дорогу. Высоко над нами, на горах фантастически сверкал снег, а на светящемся пятне моря чернели силуэты великанов — это были эвкалипты. Вдали лежал в лунном свете весь белый, уснувший сказочный город.

— Фрол, не забывай, — попросила Стэлла, когда сторож выпустил нас за ворота. — Пиши, смотри, а то отец надо мной издевается — я по утрам все лазаю в ящик. Лень писать будет, напиши одно слово «жив», сунь в конверт и надпиши адрес. Можно даже без марки. Вы куда сейчас, в Севастополь?

— Глупый вопрос! Ты ведь знаешь, я на него не отвечу.

— Знаю! Военная тайна.

— Пора бы привыкнуть и не задавать подобных вопросов!

Машина, ослепив нас, промчалась так быстро, что мы не успели поднять рук.

— Так вы и до утра не уедете!

Стэлла встала посреди дороги, и фары ярко осветили ее стройную фигурку с поднятой рукой на фоне начинавшего светлеть неба. Машина резко затормозила. Стэлла переговорила с водителем, и он, высунувшись из кабины, приветливо пригласил:

— Прошу, пожалуйста, генацвале!

— До свидания… любимая! — сказал я Антонине.

Мы живо забрались в кузов.

— До скорой встречи! — кричали нам подруги.

Когда мы через полчаса подъезжали к городу, небо порозовело; порозовели быстро бегущие облака, и снег на высоких горах тоже стал розовым. В домах, похожих на большие белые ящики, блестели все стекла.

Мы вышли на пирс, и Фокий Павлович приветствовал нас со своего катера, покачивавшегося на огненно-желтой волне.

Глава пятая

«ДЕЛЬФИН»

С утра матросы надели обмундирование первого срока, офицеры — мундиры. Соединение праздновало свою годовщину.

В этот день в кают-компании на столе под иллюминаторами лежал толстый альбом в красном кожаном переплете. Это была история соединения. Пожелтевшие газеты и листовки военного времени, наклеенные на листы плотного картона, рассказывали о поединках катерников с торпедоносцами, подводными лодками, кораблями, торпедными катерами, об их прорывах во вражеские порты!

«Кто не знает дерзкого набега катеров капитана третьего ранга Рындина и капитан-лейтенанта Гурамишвили на порт, занятый противником? Катерники ворвались в порт днем, торпедировали тяжело груженые транспорты, вдребезги разнесли причал и благополучно вернулись в базу».

«Так же дерзко, отважно и умело действовал экипаж катера под командованием старшего лейтенанта Русьева. Войдя ночью в занятый противником порт и ошвартовавшись у причала, катерники высадили десант автоматчиков. Гитлеровцы приняли катер за свой. Им и в голову не пришло, что моряки-черноморцы могут отважиться на такую дерзость».

«Высокой доблестью отличался старшина второй статьи Фокий Павлович Сомов. Когда его катер тонул, старшина отдал свой спасательный пояс раненому командиру и помог ему продержаться на воде, пока не подоспела помощь. Честь и слава моряку, спасшему своего офицера!»

Фокий Павлович, нарядный, торжественный, прогуливался по палубе.

К обеду приехал командующий, плотный, подвижной адмирал. Стремительно вошел он в кают-компанию, снял фуражку, провел рукой по темным, без седины, волосам. Поздравив всех с праздником и вспомнив о днях войны, он посоветовал офицерам брать пример с трех героев, не успокоившихся на достигнутом, а продолжавших учиться.

— Они окончили академию и снова с нами, обогащенные новыми знаниями. Результаты налицо — вы все знаете итоги последних учений. Отличились соединения, которыми командуют Рындин и Гурамишвили. Они шли на разумный риск в боях Отечественной войны, — продолжал адмирал, — и сочетали его с отвагой, мастерством, бесстрашием, мужеством, дерзостью. Все это плюс трезвый и смелый расчет сочетается у них с великолепным знанием дела, с экспериментированием, с осуществлением смелой мечты. Они глядят вперед, в будущее. За то, чтобы ваше соединение шло вперед и вперед, за гвардию Черноморского флота!

Захлопали пробки, Фрол, попробовав в первый раз в жизни шампанского, поперхнулся.

— Курсанты? — заметил нас адмирал.

— Так точно, наши воспитанники, приехали в отпуск, — доложил отец.

— Что-то очень знакомые лица, — прищурился адмирал. — Позвольте, да я с вами уже один раз пил шампанское! — улыбнулся он мне. — Помните? Когда Рындину, Гурамишвили и Русьеву правительство присвоило звание Героя. Сын? — спросил отца адмирал.

— Так точно, сын.

— Вырос. Форменный стал моряк. А другой — Живцов?

— Так точно, Живцов, товарищ адмирал!

— Начинали службу на катере?

— В нашем гвардейском соединении…

— Ветеран, значит, — похвалил адмирал.

— Так точно, товарищ адмирал, я на Черном море родился и службу на «Че-еф» начинал, — расцвел «ветеран».

— Ну что ж, желаю отлично кончить училище. Берите пример с отцов и со старших товарищей.

После обеда на «Дельфин» пришло много гостей. Приехал Серго с Клавдией Дмитриевной. Она мне на этот раз показалась менее неприятной, чем тогда, в Ленинграде. Расспрашивала об Антонине, беседовала со мной об училище. Пришел и бывший командир соединения, который отправлял меня и Фрола в Нахимовское. Теперь он был в адмиральских погонах, грузный, с чисто выбритой головой, чуть постаревший. Он сразу узнал и меня, и Фрола, стал расспрашивать, где мы были на практике. Все эти годы он не забывал нас. «Вы — наши катерники», — напоминал он в письмах. Теперь он работал уже в штабе флота.