Генри Торо - Американская повесть. Книга 1
— Девочки! — заискивающе сказал мужчина. — Я же к вам всегда по-хорошему, так? Я же отличный парень, верно?
— Верно! — снова хором воскликнули те.
— Ну, тогда… давайте еще выпьем!
— Вот! Правильно! — вскричала одна из женщин. — Правильно! Ты не какой-нибудь пустомеля! Как настоящий мужчина, деньги тратишь. Правильно!
Мужчина стукнул нетвердыми кулаками по столу в сердцах, словно с ним спорили.
— Слушайте все! Я отличный парень, и кто ко мне по-хорошему, с тем и я… давайте еще выпьем! — И он принялся стучать бокалом. — Эй, официант! — заорал он, потеряв вдруг терпение. Однако официант не появлялся, и мужчина весь надулся от злости. — Эй! — снова заорал он. На пороге возник официант. — Принеси еще выпить! — велел мужчина:
Официант ушел выполнять заказ.
— Этот парень — дурак! — кричал мужчина. — Он меня… оскорбил! А я — джентльмен! Он не имеет права меня… Пусть только придет — я ему врежу!
— Нет! Не надо! — всполошились женщины; они вскочили и пытались утихомирить его. — Он просто так сказал! Он не хотел тебя обидеть! Оставь его — он хороший парень!
— Разве он не оскорбил меня? — озабоченно спросил мужчина.
— Да что ты! Он же просто так сказал! Он не хотел обидеть!
— А точно он не оскорбил меня? — спросил мужчина необычайно взволнованно.
— Да точно, точно! Мы его знаем! Он хороший парень. Он просто так сказал.
— Ладно! — решительно произнес мужчина. — Тогда… я… извинюсь перед ним, ну!
Когда пришел официант, мужчина кое-как встал и, качаясь, выступил на середину кабинета.
— Девочки сказали, что ты… меня оскорбил! А я сказал — ложь! Я извиняюсь, ну!
— Ладно, — ответил официант.
Мужчина сел. Ему хотелось спать, но еще больше — все со всеми окончательно выяснить и уладить.
— Нелли, я же с тобой всегда по-честному, так, Нелли? Я тебе нравлюсь? Хороший я парень, а?
— Конечно! — ответила особа.
— Нелли, я же тебя люблю, ты же знаешь, а?
— Конечно! — небрежно ответила та.
В приступе пьяного обожания мужчина вынул из кармана два или три чека и положил их на стол перед пышной особой. При этом руки его дрожали, как у благоговейно вносящего дары священника.
— Нелли, ты же знаешь, я тебе все отдам, потому что… люблю, ну, люблю, Нелли… выпьем еще… хорошо веселимся… когда ко мне по-хорошему, я… Нелли, отлично… веселимся…
Вскоре он уснул, уронив опухшее лицо на грудь.
Женщины пили и смеялись, не обращая внимания на спящего в углу мужчину. В конце концов он накренился вперед и, мыча, повалился на пол.
Женщины взвизгнули от отвращения и подобрали юбки.
— Фу! — сердито вскричала одна и вскочила. — Пойдемте отсюда.
Независимая особа пышной наружности ушла последней, забрав чеки и затолкав их в глубокий косой карман. Мужчина громко захрапел — она обернулась, взглянула на него и засмеялась.
— Вот дурак-то! — сказала она и ушла.
Лампы коптили, и в кабинете зависло плотное облако, скрывая выход. Воздух был густо напитан до удушливости сильным запахом масла. Из опрокинутого стакана на прыщавую шею мужчины потихоньку капало вино.
XIX
В комнате за столом сидела женщина и ела, точно толстый монах на гравюре. Дверь распахнулась, и вошел грязный, небритый мужчина.
— Слушай, — сказал он, — Мэгги умерла.
— Чего? — с набитым ртом спросила женщина, жуя хлеб.
— Мэгги умерла, — повторил мужчина.
— Черта с два! — отозвалась женщина и продолжила трапезу.
Плакать она начала, допив кофе.
— Я ее помню вот такусенькой, когда ножки у ней были с твой большой палец, и она ходила в пинетках… — причитала женщина.
— Ну и что с того? — спросил мужчина.
— Я ее помню еще в пинетках… — плакала женщина.
В коридоре начали собираться соседи; они заглядывали в комнату и смотрели на женщину так, как смотрят на бьющуюся в агонии собаку. Вошло несколько женщин, и все запричитали вместе. Под их заботливыми руками комната приобрела тот пугающий чистотой и порядком вид, с которым обычно встречают смерть.
Внезапно дверь распахнулась, и в комнату, протягивая руки, вбежала женщина в черном платье.
— Бедная, бедная Мэри! — вскричала она и бережно обняла рыдающую мать. — О, какое ужасное несчастье! — продолжала она. Лексикон ее был заимствован из миссионерских проповедей. — Бедная моя Мэри! Всем сердцем я тебе сочувствую! О, какое ужасное несчастье — иметь непослушное дитя. — Ее по-матерински доброе лицо было мокро от слез. Она вся дрожала от нетерпения выразить сочувствие.
Плакальщица сидела, опустив голову и тяжело раскачиваясь из стороны в сторону. Она причитала высоким, надтреснутым голосом, точно кто-то играл погребальную песнь на одинокой свирели.
— Мисс Смит, я ее помню вот такой, когда она ходила в пинетках, и ножки у ней были с ваш большой палец, и она еще ходила в пинетках… — голосила женщина, закатив глаза, из которых так и лились слезы.
— О, бедная моя Мэри! — всхлипывала женщина в траурном платье. Сочувственно рыдая басом, она опустилась на колени возле стула плакальщицы и обняла ее. Остальные принялись причитать — каждая на свой лад.
— Мэри, нет больше твоего несчастного, сбившегося с пути дитяти, и может, так оно и лучше… Ведь теперь ты простишь ее, Мэри, дорогая? Ведь теперь ты простишь свое непокорное дитя? Простишь свою неблагодарную, дурную дочь? Ибо теперь она там, где все ее ужасные грехи предстанут перед судом…
Женщина в черном подняла голову и сделала паузу. В окно неумолимо проникал солнечный свет, сообщая убогим краскам комнаты безобразную веселость. Кое-кто из зрительниц всхлипывал, а одна плакала в голос.
Плакальщица встала и ушла в другую комнату. Через минуту она вернулась, держа на ладони крошечные выцветшие пинетки.
— Я ее помню вот такой, когда она в них ходила! — заплакала она, и женщины зарыдали пуще прежнего, точно их всех вдруг пронзила острая боль. Плакальщица повернулась к грязному, небритому мужчине:
— Джимми, мальчик мой, привези сестру, и мы обуем ее в эти пинетки!
— Они же ей теперь не налезут, дура, — ответил мужчина.
— Кому сказано — привези! — взвизгнула женщина, яростно наступая на Джимми.
Мужчина хмуро выругался, отошел в угол и начал медленно надевать пальто. Затем взял шляпу и нехотя вышел.
Женщина в трауре выступила вперед и вновь начала умолять:
— Ты простишь ее, Мэри? Ты простишь свое бедное, грешное дитя? Ее жизнь была проклятием, и ее дни были черны. Ведь ты простишь свою грешную дочь? Теперь она там, где все ее грехи предстанут перед судом…
