Глеб Голубев - Морские тайны
— Ценю ваше остроумие, но столь многого я от вас не требую. Надо просто бросить в море несколько бутылок в том месте, где погиб траулер, и проверить, куда именно понесет их течением.
— Всего-навсего, — засмеялся следователь. — На сколько же месяцев вы хотите затянуть следствие? Ведь сроки, установленные законом, вам известны не хуже, чем мне. И кто станет оплачивать эту экспедицию?
— Тогда давайте ограничимся повторной экспертизой.
— Не вижу достаточных оснований, — сразу став деловым и серьезным, ответил следователь. — Экспертиза солидная, достаточно авторитетная.
— Для вас, может быть...
— А вы действительно дотошный законник, — с уважением протянул следователь.
— «Буквоед», как вас предупреждали? Да, я сразу настораживаюсь, когда, например, вижу протокол, составленный небрежно, с нарушением правил. Потому что всякий, допускающий небрежность в таких вопросах, как честь, и судьба другого человека, обычно бывает особенно склонен к поспешным решениям и поступкам. За каждым отступлением от формы нередко прячется нарушение и духа законов.
— Благодарю за нотацию, хотя, кажется... — попытался перебить адвоката Алексеев...
Но тот упрямо закончил, кладя перед ним ещё одну бумагу:
— Тут перечислены все нарушения в деле, какие я заметил. Ведение протоколов не по форме и прочее. Познакомьтесь, пожалуйста.
Следователь пробежал глазами бумагу и сказал:
— Благодарю вас, Николай Павлович, и постараюсь непременно учесть на будущее. Но сейчас, думаю, для суда эти мои промашки не будут иметь такого уж решающего значения.
— Вероятно. Но я и не собираюсь о них говорить на суде. Это только для вас, так сказать, в порядке дружественной критики и товарищеской помощи.
— Спасибо, — сказал Алексеев и поспешно добавил: — Вы не думайте, я вас вполне серьезно благодарю.
— Приятно слышать, — усмехнулся Арсеньев. — Но как же всё-таки с нашими остальными ходатайствами? Вы их отвергаете?
— Да.
— И дадите на каждое мотивированный ответ?
— Разумеется. Сегодня же напишу.
Арсеньев ожидал отказа. Ведь следствие затянулось, и теперь каждый день задержки вызовет для следователя неприятности и нарекания. Алексеев считает заявленные ходатайства в самом деле не слишком важными и существенными, полагаясь на заключения экспертов, и просто выбирает из двух зол меньшее для себя: пусть теперь суд разбирается, а он свое дело сделал, и, главное, в установленный срок.
— Боитесь сроки затянуть? — спросил Арсеньев.
— Боюсь! — с некоторой запальчивостью ответил следователь. — Это ведь тоже будет нарушением закона, не так ли? Если бы вы передо мной эти вопросы неделю назад поставили, я бы, может, по-иному к ним подошел. А где вы были раньше?
— Ездил на остров Долгий, чтобы получше познакомиться с этим темным делом. А вот почему вы этого не сделали? Выглядит, впрочем, вполне похвально — доверяете, дескать, больше специалистам. А на самом деле просто застраховались бумажками.
— А что мне, по-вашему, там делать столько времени спустя? Следы на берегу обнюхивать? — сердито спросил следователь, но было видно: он чувствует себя немножко виноватым. — Парнишку, который бутылку нашел, тогда же подробно опросили на месте, в милиции. Показания его есть в деле. Дальше. Бутылка с запиской найдена на берегу — это факт? И написано письмо Лазаревым — тоже факт. Или вы теперь и его опровергать собираетесь?
Он начал что-то писать, а Николай Павлович задумчиво уставился на задорный хохолок, торчавший у следователя на макушке.
— Ладно, — вдруг сказал Алексеев, поднимая голову. — Раз уж вы во всём сомневаетесь, пошлю письмо на повторную экспертизу. Кому вы доверяете, называйте, удовлетворю вашу просьбу. Пойду даже на выговор за то, что следствие затянул.
— Давайте пошлем Бурковскому.
— В Смоленскую прокуратуру? Хорошо, сегодня же пошлю.
— Спасибо, — сказал Арсеньев.
— Не за что. Мне истина важна не меньше, чем вам.
Утром Арсеньев нашел в почтовом ящике толстый пакет от Казакова. Тот прислал подробные выписки из материалов нескольких плаваний, проведенных для изучения изменившегося течения. Каждая заверена по всем правилам, так что их можно представить суду как вполне официальные документы.
К выпискам были приложены две схемы. На одной показано, как шло течение раньше, до размыва песчаной перемычки, преграждавшей ему путь на восток. На другой схеме весьма наглядно нанесены пути странствий в море каждого из шестнадцати контрольных буйков, пущенных разведчиками рыбы именно в том районе, где погиб «Смелый». Все они уходили далеко в сторону от берегов острова Долгого.
К схемам и выпискам из отчетов Казаков приложил письмо с подробными и обстоятельными комментариями. А в конце он писал:
«Делая для Вас выписки и схемы, я лично абсолютно убедился: бутылку с письмом никак не могло принести к острову Долгому течением. Ее кто-то подбросил на берег (вспомните историю гибели «Памира», о которой я рассказывал). И подстроил это человек, во-первых, понимающий штурманское дело, знакомый с течениями в здешних водах, а во-вторых — уже не плававший тут по меньшей мере с полгода и потому не знающий ещё, что течение изменилось. Вот Вам улика — может быть, пригодится».
Арсеньев разыскал в библиотеке материалы о гибели «Памира». Письмо, кем-то подброшенное в бутылке на берег якобы от имени погибших моряков, он даже переписал — подумал, может, пригодится на суде.
«Нам всем придется утонуть, — говорилось в письме, — и людям и мышам. Почему? Потому что Дибич неспособный. Он долго держал паруса. Он пытался привести к ветру и освободить обстененные паруса. Их продолжает обстенивать. Это великое безрассудство и наш конец... Мы должны заплатить своими жизнями за глупость и высокомерие тех, кто нами командовал. Мы умрем за тех идиотов, кто должен был учить и тренировать нас. Я надеюсь, что это письмо кто-нибудь найдет. «Памир» тонет...».
Письмо было длинным, фразы слишком гладкие, и это сразу настораживало. Кто станет выбирать слова, когда судно тонет? Первая же экспертиза разоблачила подделку. Суд в Любеке отказался включить письмо в число выдвигавшихся против капитана Дибича обвинений. И один морской журнал справедливо писал в то время, что ничего, кроме страданий родным погибших немецких моряков, фальшивка не принесла.
«Всё-таки ведь бывает такое? — размышлял Арсеньев. — Да, моряки правы: в море всё бывает. Но ведь письмо-то написано рукой Лазарева!»
Тут открылась дверь, в кабинет заглянула дочь Маша с очередной немыслимой прической на гордо поднятой голове и довольно ехидно спросила:
— Читал, что пишут про твоего голубчика?
— Про какого голубчика? — пробормотал адвокат.
— Ну, про твоего капитана. Голубчиков, что ли, его фамилия?
— Голубничий? А что такое?
— Статья про него в газете. И ты собираешься его защищать?!
— Постой, не тарахти. Какая статья?
— В нашей местной молодежной. Ты же сам вынимал сегодня газеты из ящика.
— Не читал я ещё газет, не до этого. Давай её сюда и отправляйся. Опоздаешь в школу.
Статейка, конечно, называлась «Океан открывает тайны». В ней красочно расписывался жестокий шторм, гибель обледеневшего корабля и его мужественной команды. Потом рассказывалось, как пенистая волна бережно положила на пустынный берег бутылку с запиской и умчалась в океан.
«В гибели траулера и его команды виноват только капитан Голубничий, — безапелляционно утверждалось в статье. — Теперь он предан суду, и негодующая общественность с нетерпением ждет, что он будет наконец наказан за свое преступление по заслугам».
Арсеньева статья возмутила. Писать всё это накануне суда было по меньшей мере преждевременно. Всё говорило о вопиющей юридической безграмотности как её автора, так и редакции газеты. Прямое нарушение важнейшей заповеди закона: «Никто не может быть признан виновным в совершении преступления иначе как по приговору суда...»
Автор статьи, как и следователь Алексеев, не сомневался в виновности Голубничего. И психологически это было понятно. Ведь траулер бесспорно погиб, и с ним — двадцать два человека команды. Кто-то должен отвечать за это?
Ведь и сам он, Арсеньев, первое время находился под тем же гипнозом: раз судно погибло, капитан Голубничий, конечно, виновен. Но вот познакомился лучше с материалами дела, порылся в морской литературе и понял, что решить, виноват капитан или нет, не так-то просто. Он узнал, что лишь в прошлом году в океане погибло, кроме «Смелого», ещё сто шестьдесят два судна. И моряки ещё считают этот год счастливым, бывают и похуже: в 1929 году в Атлантике только один жесточайший шторм погубил сразу более шестисот судов разных стран! Виноваты ли их капитаны?
Говорят, в старинной конторе Ллойда, в Лондоне, о каждом затонувшем судне оповещает специальный герольд в алой мантии, а потом трижды печально звонит потемневший от времени и непогод колокол, снятый когда-то с погибшего корабля.
