Александр Дюма - Изабелла Баварская
— Благодарю вас, сударыня, не надо. Довольно и того, что здесь есть. Подайте мне только стакан.
Катрин сама пошла за стаканом. Тем временем де Жиак быстро вынул из-за пазухи маленький флакон и вылил его содержимое в стакан, стоявший на столе. Катрин, вернувшись, ничего не заметила.
— Вот, сударь, — сказала она, наливая мужу вино, — выпейте за мое здоровье.
Де Жиак пригубил вино, как бы подчиняясь ее просьбе.
— А вы что, не желаете закончить свой ужин? — спросил он.
— Нет, я сыта.
Де Жиак нахмурился и взглянул на стакан Катрин.
— Однако вы, по крайней мере, не откажетесь ответить на мой тост, как я ответил на ваш, — продолжал он, поднося жене стакан с ядом.
— Каков же ваш тост? — спросила Катрин, подняв стакан.
— За герцога Бургундского! — ответил де Жиак.
Ничего не подозревая, Катрин с улыбкой склонила голову, поднесла напиток к губам и выпила его почти до дна. Де Жиак следил за нею каким-то дьявольским взглядом. Когда она отняла стакан от губ, он расхохотался. Его странный смех привел Катрин в трепет; она удивленно взглянула на мужа.
— Да-да, — сказал де Жиак, как бы отвечая на ее немой вопрос. — Вы так торопились, что я не успел даже закончить свой тост.
— Что же вы намеревались сказать? — продолжала Катрин с чувством смутного страха. — Вы не договорили или я не расслышала? За герцога Бургундского?
— Верно, сударыня. Но я хочу прибавить: и да будет Господь милосерднее к душе его, чем были люди к его телу.
— Что вы говорите?! — вскричала Катрин, внезапно побледнев, и так и осталась стоять с приоткрытым ртом и невидящим взглядом. — Что вы говорите?! — повторила она более настойчиво. При этом стакан выскользнул из ее онемевших пальцев и разбился вдребезги.
— Я говорю, — отвечал ей де Жиак, — что два часа назад герцог Бургундский был убит на мосту в Монтеро.
Катрин испустила страшный крик и упала в кресло.
— О, это неправда, это неправда… — твердила она в отчаянии.
— Сущая правда, — холодно молвил де Жиак.
— Кто вам об этом сказал?..
— Я сам видел.
— Вы?..
— Я видел умирающего герцога у своих ног, слышите? Я видел, как он извивался в агонии, видел, как кровь его сочилась из пяти ран, как он умирал без утешающих слов священника. У меня на глазах он испустил последний вздох, и я нагнулся к нему, чтобы этот вздох услышать.
— О, и вы его не защитили!.. Вы не заслонили его своим телом!.. Вы не спасли его!..
— Вашего любовника, сударыня, не так ли? — прервал ее де Жиак страшным голосом, глядя ей прямо в лицо.
Катрин вскрикнула и, не в силах выдержать свирепого взгляда мужа, закрыла лицо руками.
— Однако неужели вы ни о чем не догадываетесь? — продолжал де Жиак. — Это что, глупость или бесстыдство, сударыня? Значит, вы не догадываетесь, что ваше письмо к нему, которое вы запечатали той самой печатью, что носите вот на этом пальце, — он оторвал ее руку от лица, — письмо, в котором вы, нарушив супружескую верность, назначили ему свидание, попало в мои руки? Что я следил за герцогом, что в ту ночь, — де Жиак бросил взгляд на свою правую руку, — ночь блаженства для вас и адских мучений для меня, я продал свою душу дьяволу? Вы не догадываетесь, что, когда он вошел в замок Крей, я был уже там и, когда, обнявшись, вы проходили по темной галерее, я вас видел, я находился рядом, почти касался вас? О, вы, стало быть, ни о чем не догадываетесь? Значит, надо вам все рассказать?..
В ужасе Катрин упала на колени, умоляя:
— Пощадите!.. Пощадите!..
— Вы притворно скрывали свой стыд, а я — мщение, — продолжал де Жиак, скрестив на груди руки. — А теперь скажите: кто из нас более преуспел в притворстве — вы или я?.. О, этот герцог, этот высокомерный вассал, этот самодержавный принц, в своих обширных владениях на трех языках именовавшийся герцогом Бургундским, графом Фландрским и Артуа, паладином Малинским и Саленским, одного слова которого было довольно, чтобы в шести его провинциях собрать пятьдесят тысяч воинов, он, этот принц, этот герцог, этот паладин, мнил себя достаточно сильным и могущественным, чтобы нанести мне оскорбление, — мне, Пьеру де Жиаку, простому рыцарю! И он нанес его, безумец!.. Ну что ж! Я молчал, я не строчил указов, не сзывал моих воинов, моих вассалов, щитоносцев и пажей, нет: я вынашивал месть глубоко в груди и позволил ей грызть мое сердце… А потом, когда пробил час, я схватил врага моего за руку, как беспомощного ребенка, я привел его к Танги Дюшателю и сказал: «Рази, Танги!» И теперь, — де Жиак зловеще расхохотался, — теперь этот человек, державший под своей пятою столько провинций, что ими можно было бы покрыть половину Французского королевства, теперь он, окровавленный, лежит в грязи, и для него не найдется, быть может, и шести футов земли, чтобы почить в вечном покое!..
Катрин молила о пощаде, ползая у ног де Жиака по осколкам разбитого стакана, которые впивались ей в руки и колени.
— Вы слышите, сударыня, — продолжал де Жиак, — несмотря на его имя, его могущество, несмотря на его воинов, я ему отомстил. Судите же, в силах ли я отомстить его сообщнице, которую могу изничтожить одним прикосновением, которую могу задушить своими руками…
— Боже, что вы хотите сделать? — вскричала Катрин.
Де Жиак схватил ее за руку.
— Встаньте, сударыня, — приказал он и поставил ее перед собою на ноги.
Катрин взглянула на себя, ее белое платье было в пятнах крови; при виде этого взор ее потупился, голос осекся, она протянула вперед руки и потеряла сознание.
Де Жиак поднял ее, взвалил себе на плечо, спустился по лестнице, прошел через сад и, положив свою ношу Ральфу на круп, сам уселся в седло, а ее привязал к себе шарфом и перевязью меча. Несмотря на двойную тяжесть, Ральф пустился галопом, едва почувствовав шпоры своего господина.
Де Жиак направился полями: перед ним, на горизонте, простирались широкие равнины Шампани, и снег, падавший пушистыми хлопьями, устилал землю огромным покрывалом, придавая окружавшему ландшафту суровый и дикий вид сибирских степей. Вдали не вырисовывалось ни единого холмика: равнина, сплошная равнина; лишь кое-где, словно призраки, закутанные в белый саван, раскачивались на ветру побелевшие тополя: ничто не нарушало безмолвия этих унылых пустынь; лошадь скакала по белому ковру широко и бесшумно, сам всадник сдерживал дыхание, ибо казалось, что среди этого всеобщего молчания все должно умолкнуть и замереть.
Немного погодя хлопья снега, падавшие на лицо Катрин, бег лошади, болью отзывавшийся в ее слабом теле, пронизывающий ночной холод вернули ее в чувство. Опомнившись, она подумала, что находится во власти одного из тех кошмарных сновидений, когда человеку чудится, будто его несет по воздуху крылатый дракон. Но вскоре жгучая боль в груди вернула Катрин к действительности — страшной, кровавой и неумолимой. Все, что недавно произошло, всплыло в ее памяти, она вспомнила угрозы мужа, и положение, в котором она находилась, повергло ее в трепет, ибо свои угрозы он мог привести в исполнение.
