Синтия Хэррод-Иглз - Длинная тень
– Тогда мы пойдем куда-нибудь еще, – сказала она.
– Но куда? – поинтересовался он.
– Ну, я думаю, куда-нибудь в Лондон.
Хьюго был немного удивлен, что Аннунсиата осталась на Рождество в Морлэнде, хотя ему это очень нравилось. Она с головой окунулась в подготовку к празднику и сама ездила по магазинам, выбирая украшения для елки и для дома, всевозможные фейерверки, петарды и гирлянды. Накануне Рождества было очень холодно, сухо и морозно. Снег падал целую неделю, покрывая ровным слоем поля, реки и луга. В тот день небеса очистились, их ярко-голубой цвет слепил глаза, а над головой проплывали маленькие облака, словно сделанные из взбитых сливок. Снег сверкал подобно алмазной пыли, хрустел и скрипел под ногами, как сухое печенье. Светило бледное, яркое, холодное солнце, а голоса звенели и отдавались гулким эхом. Это был день контрастных цветов: ярко-белый снег, ярко-синее небо, ярко-зеленый падуб, ярко-красные ягоды на нем, словно капли крови на снегу. Аннунсиата надела шубу из голубого песца, и ее полы были разбросаны по сверкающей меди прогулочных саней. Она все время весело и задорно смеялась. Морис где-то нашел фазанье перо, и она воткнула его в прическу. И Хьюго долго помнил, как переливалось это перо на фоне синего неба, когда мать поворачивала голову.
Когда они приехали домой, на улицу высыпали слуги с кубками горячего глинтвейна, а Клемент вынес петарду, сохранившуюся с прошлогоднего праздника, от которой должны были поджечь новую, если в Новом году желали счастья дому. В дом под всеобщее пение традиционной песни внесли елку и водрузили в центре большого зала. Клемент запалил петарду, а отец Сент-Мор благословил ее. Мартин зажег свечи. Все стояли и ждали затаив дыхание, а когда рассеялся первый дым, все так громко закричали «Ура!», что собаки от испуга залились лаем как сумасшедшие. Снова наполнили кубки, и обитатели Морлэнда стояли, попивая вино, смеясь и разговаривая. Аннунсиата наклонилась под елку, надеясь, как в детстве, увидеть чудо. Мартин в очередной раз удивился ее деликатности – она собирала маленьких жучков, от жары выползших из-под коры дерева, и убирала их подальше от свечей.
Это было чудесное Рождество, двенадцать дней застывшего солнечного света. Весь дом был наполнен запахами деликатесов и звуками веселья. В каждой комнате пылали большие камины, а ночью горело множество свечей, и было светло, как днем. В доме толпился народ: конечно, приехали домой Морис и Карелии, прибыли на праздник Дейзи и Джон Элисбери. Дейзи снова была беременна, как и Каролин, поэтому общих тем для разговоров у них было предостаточно. Сабина с Криспианом приехали тоже и весело присоединялись ко всем затеям, хотя Хьюго заметил, что Сабина с завистью посматривает на двух женщин, чьи животы уже заметно округлились, и на двух детей – Артура и Джеймса-Маттиаса.
Хьюго никогда не видел мать в таком восторженном настроении. Когда Мартин назначил Карелли лордом без правил, ему показалось, что его брат и его мать заключили тайное соглашение о том, чтобы сделать это Рождество самым веселым на свете. Каждый следующий приказ Карелли был более сумасбродным, чем предыдущий, и Аннунсиата умоляла его чуть-чуть сбавить прыть, пока Мартин не предположил, что они не доживут до двенадцатой ночи, не свернув чьей-нибудь шеи. Карелли где-то раздобыл белый пушистый кошачий хвост и прикрепил его на заднем шве своих бриджей немыслимого цвета: одна штанина была белой, а другая – желтой.
– Чтобы доказать и показать мою власть, – говорил он.
А когда все уже были измучены играми, плясками и шарадами, они пели и музицировали. Мартин играл, Дейзи и Морис пели, и все хором подпевали, когда начинались их любимые «Quem Pastores», «In Dulci Jubilo», «Green Groweth the Holly» и «There is no Rose». В рождественский вечер для всех был приготовлен сюрприз. Специально для этой ночи Морис написал пьесу и всю последнюю неделю учил Мартина играть вторую партию. Эту пьесу они исполнили в четыре руки на двух корнетти. Музыка была великолепна. Корнетти считался инструментом, звук которого наиболее близок к звуку человеческого голоса по тембру и диапазону. Морис владел этим инструментом в совершенстве. Мартин же никогда раньше не играл на корнетти, но вторая партия была несложной, и ему удалось за неделю достаточно прилично освоить инструмент. Когда Хьюго закрывал глаза, ему казалось, что два голоса, далекие и чистые, переплетаются между собой и уводят вдаль всех присутствующих; это напоминало пение ангелов в тишине ясной ночи. Он открыл глаза и посмотрел на мать. Она сидела у камина на стуле с высокой спинкой и смотрела на языки пламени. Хьюго заметил слезы на се щеках и подумал, что мать вспоминает о Джордже и Руперте.
Но одна вещь в это Рождество очень удивила Хьюго. Его мать, всегда так строго соблюдавшая культовые обряды, не пошла к причастию. Она посещала службы и часто приходила в часовню, когда там никого не было, но не причащалась к телу и крови Господним, и Хьюго не мог понять, что ею движет и почему она страдает. Заметив после Рождества, что мать часто выезжает по каким-то таинственным делам только со своей горничной, он думал, что это, возможно, связано с разногласиями с отцом Сент-Мором и что она причащается в какой-то другой церкви. Когда все гости разъехались и жизнь потекла своим чередом, он также заметил, что мать стала беспокойной, казалось, на нее что-то сильно давит. Хьюго решил во что бы то ни стало выяснить причину ее волнений. Мать была единственным человеком на свете, которого он любил, боготворил и ценил. Он мог отдать жизнь, чтобы сделать ее по-настоящему счастливой.
Глава 19
Снег в этом году растаял очень рано, в начале марта. Аннунсиате захотелось в Лондон, но там все еще свирепствовала оспа, которая поразила Уайтхолл в феврале и в течение недели унесла обеих дочерей принцессы Анны, Мэри и Анну-Софию, оставив принцессу, у которой в январе опять случился выкидыш, бездетной. Затем заболел ее любимый муж Джордж; временами его жизнь висела на волоске, и поговаривали, что принцесса в полном отчаянии денно и нощно сидела у его кровати, держа мужа за руку. Они оба рыдали от ужаса возможной разлуки. Джордж поправился. Но казалось, будто линия Стюартов обречена на вымирание, поскольку в Голландии принцесса Мэри ни разу не забеременела после выкидыша в первый год замужества. Королева считала, что ее детородный возраст уже кончился, потому что она не беременела уже пять лет.
Когда Морис и Карелли вернулись после Рождества в Оксфорд, Аннунсиата снова очень энергично занялась строительством Шоуза, и к концу марта купальня была достроена. Торжествуя, она пригласила всех посмотреть на плоды своей деятельности. Домик был очаровательным: строителям удалось выполнить все ее замыслы. Полы в шахматном порядке выложили черным и белым мрамором, стены и потолок были декорированы чудесной мозаикой и фресками. Мраморная ванна была выполнена в форме огромной раковины гребешка и стоила целого состояния, хотя Аннунсиата считала ее очаровательной безделушкой.
