Александр Дюма - Блэк
— Этого недостаточно? — спросил шевалье. — Приходи в гостиницу, друг мой, я дам тебе еще.
— О! сударь, я не это имел в виду.
— Но что же тогда?
— Я хотел сказать, что могу вам еще пригодиться, хотя бы для того, чтобы подтвердить перед кем следует, что собака действительно принадлежит вам и что вы держали ее на поводке, когда ее у вас украли на Итальянском бульваре.
— Что же, хорошо, идем! Порядочный и храбрый человек всегда пригодится, и если ты мне не потребуешься для этого, то послужишь для другого. Но куда ты садишься?
— Рядом с кучером, черт возьми!
— Хорошо, садись рядом с кучером, мой друг.
Затем, обращаясь к самому себе:
— Да, да, да, — сказал шевалье, словно стараясь распалить себя, — пусть мне придется драться с этим Шалье на пистолетах с самого ближнего расстояния, с завязанными глазами, но я все равно верну себе Блэка!.. И ты ведь не покинешь меня, не так ли, мой бедный Думесниль, в подобных обстоятельствах, когда я ради тебя буду рисковать своей жизнью?…
Пьер Марто закрыл дверцу и сел рядом в кучером.
— Куда поедем, месье? — спросил тот.
— На улицу Трех Братьев, № 22, — ответил шевалье.
Фиакр тронулся с места.
Глава XXXV,
В КОТОРОЙ ШЕВАЛЬЕ НЕ ТОЛЬКО ВОЗВРАЩАЕТ ОБРАТНО СВОЮ СОБАКУ, НО И ВСТРЕЧАЕТ ТАКЖЕ ДРУГА
Шевалье прибыл на улицу Трех Братьев, охваченный самыми мрачными мыслями.
Господин Шалье только что вернулся, всего несколько минут назад.
Шевалье спросил у консьержки о Блэке; та никогда ничего о нем не слышала; однако господин Шалье вернулся с собакой, которой раньше у него не было. Это был спаниель великолепного черного цвета. Это было все, что хотел знать шевалье.
Шалье занимал третий этаж очень красивого дома.
Де ля Гравери торопливо поднимался по лестнице в надежде вновь увидеть Блэка. Он подыскивал в уме слова, которые могли бы тронуть сердце прежнего хозяина его собаки, сердце, которое, впрочем, казалось ему, судя по виденному, не таким уж мягким и податливым.
И, поднимаясь по лестнице, он спрашивал себя, не будет ли более разумным поведать вышеупомянутому Ж.-Б. Шалье свои предположения относительно того, что в прошлом Блэк вел человеческое существование, когда носил шпагу на боку и эполеты на плечах.
Так и не составив себе определенного плана, он позвонил в дверь третьего этажа, в десятый раз повторяя эту фразу, которая звучала как вопрос, обращенный им к самому себе:
— Но где, черт возьми, я встречал эту фамилию Шалье?
Господин Шалье действительно только что вернулся; но поскольку было уже десять часов, а Шалье, как Негоциант, поддерживал в доме строжайший распорядок, то не медля ни минуты он сея за стол, так как завтрак ему неизменно подавали в десять часов.
Но, садясь за стол, Шалье специально предупредил, что если его будет спрашивать человек лет пятидесяти, маленький, невысокого роста, толстенький и круглый как мячик, с красной лентой в петлице, то этого человека следует проводить в гостиную.
Это описание настолько точно соответствовало внешности шевалье, что служанка, открыв ему дверь, воскликнула:
— А! это тот человек, которого ждет хозяин.
— Надеюсь, — рискнул ответить шевалье.
— Я должна впустить вас, сударь, и пойти немедленно предупредить о вашем приходе моего хозяина, который сейчас завтракает.
Шевалье еще не завтракал и, скажем больше, он был настолько занят и взволнован, что едва ли даже вспоминал о еде, которой некогда придавал известное значение.
Поэтому, насквозь пропитанный гастрономической моралью Бершу, проповедовавшего, что ничто не должно беспокоить достойного человека в тот момент, когда он принимает пищу, де ля Гравери с заученной любезностью ответил:
— Хорошо, хорошо; не беспокойте господина Шалье; я подожду в гостиной.
Служанка провела шевалье в указанную комнату и пошла предупредить своего хозяина о приходе ожидаемого им гостя, слово в слово передав тому сказанное шевалье; Блэк, лежавший у ног своего нового хозяина, казалось, очень внимательно и с умным видом выслушал ее слова.
В это время шевалье, войдя в гостиную, подошел прямо к камину, в котором горел жаркий огонь, и, повернувшись спиной, стал отогревать свои икры, в одиннадцатый раз вопрошая себя:
«Но где, черт возьми, я встречал эту фамилию Шалье?»
Но тут внимание шевалье привлекла большая картина, написанная маслом, которая, похоже, вызвала у него в памяти более отчетливое воспоминание, чем то, что было связано с новым хозяином Блэка.
«Смотрите-ка! — вскричал шевалье, — бухта Папаэти!»
И он подбежал к картине.
Эта картина послужила для него подлинным откровением.
Наконец-то Дьедонне вспомнил, где он встречал фамилию Шалье, которая так сильно его заинтриговала.
Едва только это воспоминание пронзило его память, как сзади него послышался скрип открывающейся двери.
Он обернулся и увидел Шалье.
В этот момент он не только вспомнил имя, но и узнал его лицо.
Бросив шляпу на пол, шевалье подбежал к Шалье и, взяв его за обе руки, сказал:
— О! сударь, сударь, вы бывали на Таити, не правда ли?
— Ну, да, — ответил Шалье, бесконечно удивленный столь резкой переменой настроения у человека, в котором он уже видел своего противника.
— Вы были там в 1831 году на борту корвета «Дофин»?
— Да.
— А на борту судна была желтая лихорадка?
— Да.
— Восьмого августа человек лет пятидесяти, сухопарый, высокий брюнет, с черными усами и проседью в волосах велел себя доставить из Папаэти на борт «Дофина» и подхватил там лихорадку?
— Капитан Думесниль, черт меня побери!
— Да, именно капитан Думесниль! А! я не ошибся, вы знали Думесниля?
— Конечно! он был мой лучший друг.
— Нет, сударь, нет: могу похвастаться, я был его лучшим другом. А! есть Провидение на свете, клянусь Господом! да, оно все же есть, — закричал шевалье со слезами в голосе.
— Я всегда в это верил, — улыбаясь ответил Шалье.
— Обнимите меня, сударь! обнимемся же! — сказал шевалье, бросаясь на шею человеку, которого десять минут назад был готов задушить.
— Ладно, — сказал Шалье невозмутимым тоном, который резко контрастировал с восторженной экзальтацией де ля Гравери, — считайте, что Провидение существует, и в честь этого Провидения можете обнять меня один раз и даже два, если вы так уж этого желаете; а затем, будьте любезны объясниться; так как, глядя на происходящее, я испытываю желание позвать моих приказчиков и с их помощью отправить вас в Шарантон.
— Сударь, — сказал шевалье, — вы вправе так поступить; ведь я сошел с ума, да, буквально сошел с ума, но это от радости, сударь! Впрочем, одно слово объяснит вам все.
