Нина Соротокина - Закон парности
— Я ей напишу, назначу свидание.
— Свидание надо организовать в укромном месте, откуда ее будет удобно изъять.
— А дальше что? — упавшим голосом спросил Никита: мысль, что он обманом завлекает женщину на смерть, была не из приятных.
— Мы не душегубы, — проворчал Лядащев, — главное — ее из дворца, а потом и из России удалить. Назначьте ей свидание в доме Мюллера. Хорошее место. И лучше устроить так, чтобы сам Мюллер позвал ее к себе в гости. Вы можете это сделать?
— Могу, — согласился Никита, пожав плечами, — но объясните мне ход ваших мыслей.
— Мыслим попросту, ходим по прямой. Я думаю, что ваш художник — агент Дица. Вы там разберитесь на месте.
— Быть не может! Это такой безобидный человек! — воскликнул Никита и добавил чистосердечно: — Но если он немецкий агент, то вряд ли он скажет мне об этом.
— Да, не княжеское дело изуверские допросы вести! Вы только лишнее что-нибудь не брякните… не спугните.
— Я постараюсь. Но я никогда не видел барона Дица.
— А зачем вам его видеть? Большая радость рожу его лицезреть!
— И все-таки, — упорствовал Никита. — Где я могу его увидеть?
— Диц бывает в театрах, в чужих гостиных и в собственном дому. Дома у него, правда, два.
— Где второй?
Пришлось объяснять расположение и второго жилья барона, князь был въедлив.
Этот разговор и привел Оленева к Гагаринскому особняку. После визуального знакомства с Дицем Никита направился в мастерскую к Мюллеру.
К удивлению автора сего повествования, Мюллер на этот раз был трезв и озабочен, если не сказать — зол. Князя он встретил, тем не менее, разлюбезно, усадил в относительно чистое кресло с высокой спинкой, такие кресла потом стали называться вольтеровскими, и повел вежливый и вполне светский разговор, мол, давненько вас, ваше сиятельство, видно не было, где обретались, в столице дрова опять вздорожали, а зима обещает быть холодной, потому топливо требует экономии.
Никита никак не ожидал увидеть жилье художника в таком запустении, да и сам хозяин, неопрятный, подозрительный, постаревший лет на десять, являл собой словно другого человека. «Похоже, на этот раз проницательность Лядащева его подвела. Зачем королю Фридриху такой жалкий агент?» — подумал Никита и приступил к казуистическому допросу:
— Я ведь к вам по делу, господин Мюллер. Скажите, за какой надобностью приезжал к вам барон Диц?
Мюллер скорчил удивленную гримасу, зябко потер руки.
— Это что за птица? Не знаю такого…
— Как же не знаете, если он у вас был?
— Дак много людей-то ездит. Всех и не упомнишь. Такого поворота дела Никита никак не ожидал. Невооруженным взглядом было видно, что Мюллер врет. Вид его жилья отметал утверждение о множестве визитеров. Голые стены, волглый, затхлый воздух, чуть теплый очаг указывали на хроническое одиночество художника. Разговор явно зашел в тупик, но Мюллер неожиданно сам помог выйти из щекотливого положения.
— За какой надобой, ваше сиятельство, вам сей барон нужен?
— По делам Академии, — живо отозвался Никита. — Надобность моя касается дел живописных. Оный Диц скупает полотна и, как истый меценат, решил способствовать возрождению русского искусства. Он деньги пожаловал в Академию художеств. Большого благородства человек!
— Значит, не тот, — убежденно сказал Мюллер.
— Что значит — не тот?
— Да запутался я совсем. Выл у меня один господин, весьма ловкий. Но он как бы по другой части. Нет, барона Дица я не знаю, — добавил он твердо.
Никита уже корил себя, что взялся за дело с такой опрометчивой настойчивостью. Лядащев прав, сведения надо собирать по крохе, не стараясь сразу откусить большой кусок. Немец темнит, но зачем ему скрывать очевидное? Сейчас главное — рассеять подозрение, которое сумрачно поблескивало в выцветших глазах старика.
— Барон Диц был удостоен знакомством с их сиятельством графом Шуваловым, — сказал Никита как можно беспечнее.
— Это я и сам догадался, — хитро сощурился немец.
— Граф Иван Иванович очень высокого мнения о художественном вкусе барона.
— Вы про какого графа Шувалова изволите трактовать? — перепугался вдруг Мюллер.
— А вы про какого?
— Да нет… Я так, к слову.
— Жизнь в Академии трудная…
Никита начал многословно рассказывать о делах Академии, о которых давно ничего не знал. Чтобы утешить хозяина, он сочинил целую историю про скульптора Шилле, которому якобы не платят жалованье уже три месяца, граверу Шмидту он придумал протекающий потолок, «вода каплет прямо на ценные картоны…»
Мюллер плохо слушал разглагольствования гостя. Душа его обмирала от ужаса. Ведь чуть было не проболтался, старый осел. Спутал братьев Шуваловых! Граф Александр Иванович совсем не по художественной части, он в России другой канцелярией заведует! Не зря ты, братец, подписки о неразглашении давал, а тут вдруг… на такой-то мелочи… Из душевной смуты его вывел невинный вопрос князя Оленева:
— А как поживает наша старая знакомая Анна Фросс?
— Хорошо поживает, — Мюллер сразу распушился вдруг, как голубь на морозе.
— Давно вы ее видели?
— Давно. Уже, почитай, полгода как не лицезрел.
— Господин Мюллер, мне необходимо видеть Анну.
— Зачем?
— У меня есть одно деликатное дело к великой княгине. Не могли бы вы помочь мне встретиться с Анной в вашем доме.
— Так вы ей напишите, она девочка добрая. Если сможет — поможет.
— Я не могу доверить чужую тайну почте, господин Мюллер. И потом, может быть, она уже забыла, что я существую на свете. Кто я ей? — случайный гость в вашем дому. А вы ей как отец, вы ей благодетель. Вы ей напишите… Мы посидим, как бывало, чаю попьем.
— Не придет! — отрезал Мюллер.
— Да почему же не придет-то? Она вас любит, право слово. Я же помню глаза ее, как она смотрела на вас…
Никита сам себе удивлялся, как ловко, настойчиво и естественно дурачит он старика, и что поразительно, совесть из-за такого пакостного дела не мучила. Разговор об Анне размягчил угрюмые черты художника, взор его увлажнился, он вытащил сомнительной чистоты полотнище и принялся сморкаться, отирать глаза, потом очки.
— Я бы и сам мечтал встретиться с ней, — сказал он наконец, — но просто так она ко мне не придет.
— Понимаете, дело чрезвычайно важное. Анне угрожает опасность. А если вы, скажем, — голос Никиты стал настолько задушевным, что он слегка покраснел, стыдно все-таки, — ну, скажем, напишете Анне, что больны, что почти при смерти…
Он почти слово в слово повторял недавние увещевания Дица. Умы человеческие как бы не разнились, сработаны все же из одного материала, и ближайшие идеи, те, что плавают на поверхности, бывают у разных людей одинаковы.
