Джудит Тарр - Господин двух царств
Все промокли насквозь — люди, лошади, верблюды. Все смотрели друг на друга. Бурдюки были полны, кувшины до краев; палатки превратились в бассейны, из которых большими глотками шумно пили веду верблюды.
Никто не произнес ни слова, но все думали об одном и том же. Чудо. Дар богов. По прикидкам квартирмейстера, на четыре дня воды хватит.
Понадобилось некоторое время, чтобы проверить и просушить оружие и доспехи. В путь двинулись уже почти сухими. Все напились чистой пресной воды и шли легко и быстро.
Пустыня оживала на глазах. На сухих ветвях появлялись листья, цветы, казалось, вырастали прямо на глазах. Мелкие животные вылезали из своих укрытий попировать или просто порезвиться в новоявленном великолепии природы.
— Вода — это жизнь, — сказал Нико. — Никогда раньше я не понимал этого так, как понял теперь.
— Пустыня помогает понять сущность вещей. — Мериамон все еще чувствовала слабость, иногда у нее кружилась голова. Глаза ее, казалось, не хотели смотреть вдаль, но вблизи все было видно с болезненной четкостью. Сейчас — лицо Нико. Шелушится там, где обгорело на солнце. На скуле ссадина после песчаной бури. Колючая светлая щетина. Поля шляпы скрывают часть лица резкой тенью.
Идущие впереди остановились. У некоторых из них были копья. Никто не двигался, казалось, они не дышали.
Мериамон подошла к ним. Александр затерялся среди более высоких людей. Она увидела, что остановило их.
Их было две, прямо перед Александром. Его глаза были широко раскрыты. Один глаз казался почти черным, другой почти серебряным. У них глаза были узкие, холодные, желтые, со зрачками-щелками. Капюшоны были распущены, раздвоенные язычки пробовали воздух. Хвосты извивались, длинные тела поднялись и, изящно покачиваясь, стояли в рост с царем.
Один из стражников бросился вперед, подняв копье, на лице его была гримаса отвращения. Птолемей схватил и оттащил его.
— Дурак! Ты хочешь погубить царя?
— Я не собираюсь умирать. — Александр говорил негромко, слегка замедленно, словно во сне. Он не взглянул на Мериамон, не мог видеть, когда она подходила, но сказал: — Мариамне, ты просила проводников у своих богов?
— Я не думала, что это нужно, — ответила она. Змеи покачивались перед ней. Они были красивы — гибкие, длинные, в сверкающей чешуе. Капюшоны их были похожи на головной убор фараонов Великого Дома. Очень, очень осторожно Мериамон поклонилась им. Она сгибалась все ниже и ниже, но не сводила с них глаз. — О великие, — сказала она им на древнейшем из языков, языке жрецов времен зарождения Двух Царств. — Помощницы богини Эджо из Дома на горизонте. Я привела к вам повелителя Верхнего и Нижнего Египта, царя из-за моря, сына того, кого вы знаете.
Ближайшая змея зашипела. Другая опустила голову и заскользила по песку на юго-запад. У колеи, ведущей в Фивы, она остановилась, свернулась, снова подняла голову.
— Она говорит, — сказала Мериамон, — иди за ней.
Александр встряхнулся. На мгновение ей показалось, что он засмеется или скажет что-нибудь неподобающее. Неподвижная змея может броситься в мгновение ока. Может. Она знала это так же точно, как чувствовала землю под ногами.
Но он только склонил голову набок, переводя взгляд с нее на змей. Может быть, наконец он понял, что же он делает.
— Иди, — сказал он, — я пойду следом.
Мериамон не хотела идти во главе, но Александр был непреклонен. Она была щитом против злых чар. И переводчиком, хотя было ясно, чего хотят от них их проводники. Ночью им позволено было отдохнуть. Тогда змеи покинули их, и все вздохнули немного свободнее, пока не пришел внезапный страх. А если их ведут навстречу гибели… а если их проводники не вернутся…
Змеи вернулись и в первое утро, и во второе. На третье утро путешественники уже к ним привыкли, даже кони, с которыми в первый день нельзя было справиться иначе, как держа в поводу. Лошади в близких отношениях с божествами и часто родятся от ветра; но змеи — Враг, даже змеи, принадлежащие богам.
Мериамон провела большую часть первого дня в попытках избавиться от сомнений в том, что боги заботятся об их избранном царе. Она была опасно близка к отчаянию, даже после дождя. В земле было зло, усиливавшее ее слабость. Она ничего не могла поделать с этим. Видимо, она никогда не была безупречна в своей вере.
Едва ли это был знак для нее. Боги знали Врага. Они хотели, чтобы Александр пришел к их оракулу.
Мериамон была средством довести дело до конца.
Ей было спокойней чувствовать себя такой незначительной. Она шла в том темпе, который задавали змеи. Александр шел за ней. За ним шли его друзья. По сторонам двигались верблюды с охранниками, готовыми отразить нападение разбойников, а позади — лошади и арьергард. Местность оставалась неизменной день за днем. Те же голые изгибы скал и песка. Та же синяя бесконечность неба. Даже хищная птица в вышине кружила, казалось, все одна и та же, на широко распростертых крыльях, всматриваясь кровавым глазом. «Глазом Нехбет», — подумала Мериамон. А сокол, пронесшийся в небе, устремляясь к солнцу, был Гор. А когда наступит ночь, небо будет телом богини, звезды — ее одеянием, а Луна — украшением на ее шее.
Они больше не были в земном мире. То, что их проводники, родившиеся и выросшие в этой стране, не узнали ее после бури, не узнавали ее и теперь — Мериамон сердцем поняла еще тогда, что это значит. Теперь она это полностью осознала.
Где они были…
Их учили в Фивах, а также в Мемфисе, что боги живут за горизонтом. Что горизонт на западе, Красная Земля между рекой и заходом солнца, это и живая земля, и земля мертвых. Что можно войти сквозь дверь, сквозь слова заклинания или даже сквозь стену бури и оказаться на земле, где еще не ступала нога ни одного живого существа.
Она была вполне похожа на землю живых. Солнце светило там, учили жрецы, когда для живых людей была ночь; но разве можно быть уверенным, что отряд Александра не перепутал в своих странствиях день с ночью?
На утро третьего дня Мериамон наклонилась и подняла горсть песка. Это был обычный песок. Сухой, с шуршанием утекавший меж пальцев. Перед рассветом она поела хлеба, только что испеченного на костре из верблюжьего помета, и выпила вина, разведенного дождевой водой. Она помнила, чем занималась до того, как встала: она еще чувствовала теплоту внутри, а Нико улыбался в самые неподходящие моменты. Птолемей поддразнивал его за это, а тот лениво огрызался. Их голоса были голосами живых людей; их было приятно слышать за спиной, когда слуги Эджо скользили перед ней, ведя ее к оракулу.
И еще была ее тень. Она шла рядом — это был человек с головой шакала, и тело его было таким же материальным, как ее собственное. Никто не смотрел на него с подозрением, никто не говорил ничего о незнакомце в маске.
