Изгнанник. Каприз Олмейера - Конрад Джозеф

Тени деревьев с западной стороны леса протянулись по поляне, накрывая прохладной мантией обгоревшие плечи Дэйна, и тут же поспешили дальше, чтобы смешаться с тенями с востока. Солнце садилось не торопясь, помедлило в ажурном переплетении высокого кустарника, точно не желая бросать в одиночестве человека, простертого на изумрудном рисовом поле. Освеженный вечерней прохладой, Дэйн сел и огляделся. Солнце мигом нырнуло за горизонт, словно застеснявшись, что его заподозрили в сочувствии, и прогалина, напоминавшая днем одно большое светлое пятно, тотчас же превратилась в пятно темное, на котором, подобно зрачку, мерцал огонь.

Дэйн медленно подошел к реке и, стащив с себя изодранный саронг – единственное свое одеяние, – осторожно вошел в воду. Весь день он ничего не ел и даже боялся выйти на берег при свете, чтобы попить, и теперь, неторопливо плавая, жадно сделал несколько глотков воды, плескавшейся возле губ. Ему сразу стало лучше, и к костру Дэйн возвращался с большей верой в себя и других. Ведь если бы Лакамба предал его, все уже было бы кончено. Разведя пламя посильнее, Дэйн обсушился у огня и снова улегся возле углей. Спать он не мог, но его охватила невероятная усталость. Беспокойство прошло, он был готов лежать сколько угодно, разглядывая засиявшие над лесом звезды. А те светили все сильнее, словно их раздувал легкий ветерок, который поднялся под безоблачным небом. Дэйн снова и снова сонно убеждал себя, что Нина обязательно придет, до тех пор пока в сердце не поселилась уверенность, наполнив его миром и покоем. Да, к исходу ночи они будут вместе, на просторах бескрайнего синего моря, которое похоже на саму жизнь в отличие от леса, напоминающего смерть. С тихой улыбкой он бормотал ее имя – оно, казалось, разбивало чары лесной тишины, и издалека, от реки, словно в ответ громко квакнула лягушка. Из топи вдоль берега ей тут же отозвался целый хор заунывных голосов. Дэйн от души рассмеялся – без сомнений, он слушал лягушачью песню любви, и этот неожиданный всплеск шумной жизни неподалеку его порадовал.

Когда луна выглянула из-за верхушек деревьев, им вновь овладело беспокойство. Почему Нины нет так долго? Конечно, добраться сюда одной, в маленькой лодочке не так-то просто. С какой же силой и ловкостью управляют тяжелым веслом ее маленькие руки! Поверить трудно, что это те самые нежные пальцы, которые умеют коснуться его щеки легче, чем крыло бабочки. Поразительно! Пока Дэйн растроганно обдумывал эту потрясающую загадку, луна успела подняться над кронами деревьев еще на ладонь. Придет? Не придет? Он заставлял себя лежать неподвижно, подавляя желание снова вскочить и ринуться в забег вокруг прогалины, ворочался с боку на бок, наконец улегся на спину, но даже со звезд на него словно бы взглянуло лицо Нины.

Пение лягушек внезапно смолкло. С настороженностью гонимого беглеца Дэйн сел, тревожно прислушиваясь, и услыхал несколько шлепков по воде – лягушки торопливо прыгали в реку. Он понял: что-то их спугнуло – и вскочил на ноги, весь внимание. Еле слышный скрип, потом глухой звук, будто две деревяшки стукнулись друг о друга. Кто-то готов причалить к берегу! Дэйн зачерпнул пригоршню лесной трухи и, занеся руку над углями костра, застыл, не отрывая глаз от тропы. Среди кустов что-то мелькнуло, светлый силуэт показался из темноты и как будто поплыл к нему в бледном сиянии луны. Сердце его екнуло и остановилось, но только для того, чтобы тут же бешено заколотиться вновь. Труха просыпалась на тлеющие угли. Дэйн хотел окликнуть Нину, рвануться к ней, но лишь застыл, безмолвный и неподвижный, как бронзовая статуя, под лунным светом, лившимся на его открытые плечи. Пока он стоял, пытаясь совладать со своим дыханием, Нина приблизилась к нему быстрыми уверенными шагами и с решимостью человека, готового прыгнуть с невероятной высоты, обвила руками его шею. Легкий огонек голубоватой змейкой побежал по сухим сучьям, и тихий треск возрожденного костра стал единственным звуком, под который они всматривались друг в друга в миг безмолвной встречи. Потом дрова занялись, из них вырвался высокий, вровень с головами людей, жаркий язык пламени, при свете которого они наконец-то смогли взглянуть друг другу в глаза.

Оба молчали. Дэйн слегка дрожал от волнения и никак не мог справиться с чувствами – дрожь поднималась по его напряженному телу, пока у него не затряслись губы. Нина откинула голову и внимательно посмотрела на него долгим взглядом, главным оружием женщины, – взглядом, что волнует больше, чем любое прикосновение, и ранит сильнее, чем удар кинжала, ибо отсекает душу от тела, оставляя его живым и беспомощным перед капризными бурями желаний и страстей; взглядом, что окутывает целиком и проникает в самые сокровенные глубины; взглядом, несущим сокрушительное поражение в, казалось бы, уже выигранной битве; взглядом, который значит одно и то же как для мужчин леса или моря, так и для тех, кто топчет куда более опасные тропы среди улиц и высоких домов. Те, у кого в груди подобный взгляд поднял бурю чувств, начинают жить одним днем, который кажется им раем. Что им до дня вчерашнего, который весь был – страдание? Что до завтрашнего, который может кончиться катастрофой? Им хотелось бы ловить этот взгляд – взгляд женщины, которая сдается, – вечно.

Осознав это, Дэйн словно сбросил невидимые путы, с криком радости упал у ног Нины, обнял ее колени и, спрятав лицо в складках платья, забормотал бессвязные слова любви и благодарности. Никогда раньше он не испытывал такой гордости, как сейчас, у ног девушки, наполовину принадлежавшей к его врагам. Пальцы Нины рассеянно бродили в его волосах, пока она стояла, пытаясь осмыслить происходящее. Вот оно как. Выходит, мать была права. Мужчина действительно может стать твоим рабом. Поглядев сверху вниз на коленопреклоненную фигуру, Нина почувствовала болезненную нежность к человеку, которого – хоть и про себя – звала, бывало, владыкой самой жизни. Она подняла глаза и с тоской вгляделась в южную часть неба, под которым лежала дорога их судьбы – ее и мужчины у ее ног. Разве не признавался Дэйн, что она – его свет? Она и впрямь станет светом и мудростью, величием и силой, однако вдали от людских глаз будет, кроме того, и единственной его слабостью. С чисто женским тщеславием Нина уже обдумывала, как слепит бога из глины, что простерлась у ее ног, бога, которому станут поклоняться все остальные. А она будет наслаждаться тем, как Дэйн вздрагивает даже от легчайшего прикосновения ее пальцев. И хотя глаза ее грустно смотрели на южные звезды, на губах играла слабая улыбка. Кто мог бы точно сказать, что это за улыбка, увидев ее в неровном свете костра? Улыбка триумфа? Осознания своей силы? Нежного покровительства? А может, просто любви?

Нина что-то тихо сказала Дэйну, он поднялся на ноги и со спокойной уверенностью обнял девушку. Она склонила голову ему на плечо, чувствуя, что под защитой его руки готова бросить вызов всему миру. Это ее Дэйн, со всеми достоинствами и недостатками. Его сила и храбрость, дерзость и безрассудство, врожденная мудрость и природная смекалка – все теперь принадлежит ей. Когда они вышли из круга красноватых отблесков костра под серебристые лунные лучи, Дэйн склонил голову, и Нина увидела в его глазах мечтательное опьянение, бескрайнее блаженство от того, что к нему приник ее стройный стан. Так, бок о бок, прошествовали они подальше от света, к тенистой опушке леса, готовой сберечь их счастье под сенью своей царственной неподвижности. Их силуэты растаяли в игре света и тени у корней огромных деревьев, но нежный шепот еще долго плыл через пустоту поляны, становясь все тише, тише, пока не замолк совсем. Стих полночный бриз, издав последний, полный безмерной скорби, вздох, и в наступившей тишине земля и небо внезапно замерли в грустном раздумье о слепоте людской любви.

Медленно вернулись они к огню. Дэйн соорудил для Нины подстилку из сухих ветвей, усадил, а сам, устроившись рядом, положил голову ей на колени и блаженно коротал пролетающие часы. Их голоса взлетали ввысь и стихали, то ласковые, то оживленные, пока они обсуждали свою любовь и свое будущее. Время от времени Нина парой искусных фраз задавала тон мыслям Дэйна, и его счастье рвалось наружу потоком слов – страстных и нежных, задумчивых и грозных – в зависимости от настроения, которое она вызывала. Он рассказывал ей про свой родной остров, где не знали ни мрачных лесов, ни илистых рек; вспоминал спускавшиеся уступами поля, чистые журчащие ручьи со сверкающей водой, бежавшие со склонов огромных гор и несшие жизнь посевам и радость земледельцам, острый пик, одиноко стоящий над опоясывающими его деревьями и знающий все секреты проплывавших облаков и живущего на нем таинственного бога, покровителя семьи Дэйна; описывал просторные горизонты, расчищенные яростным ветром, который свистел над сверкающими вершинами; рассказывал про своих предков, в незапамятные времена завоевавших остров, правителем которого он когда-нибудь станет.